Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, всё уже придумано до меня. Но личный ответ на этот вопрос всё же есть. Потому как некоторые писатели-таки вели Живые Журналы.
Вот — Фёдор Достоевский, "Дневник писателя". Большие, развёрнутые записи, подробные длинные рассуждения, именно что предназначенные для публичного обсуждения.
Или: Лев Толстой — дневник. (Почти всё под замком, всё время менял дислокацию: прятал от жены в сапоге, за подкладкой дивана, где только ни прятал). Пока не вынесет из-под замка один из френдов, содержание останется неизвестным.
Или — Одоевский. Взял себе никнейм "господин Пуф" и регулярно помещал кулинарные посты.
Или Ильф — быстрые стремительные записные книжки, наброски к текстам. Знаменитые остроты, но начнёшь читать подряд, увидишь, что попал на стойплощадку, куда тебя не звали.
Или Пришвин — многолетний Живой Журнал, тоже по большей части под замком. Журнал рискованный, удивительно, как он, допуская, что могут взломать, всё
Или Шкловский — под замком ничего нет, всё нараспашку, публично признаётся в своих одновременных романах с разными женщинами, повторяет сюжеты и всё время переписывает старые записи. Невозможно понять, где кончается литыбр, а где научные статьи и проза.
Это всё реальные тексты, что можно сейчас почитать.
Извините, если кого обидел.
28 октября 2010
История про старую пародию
Обнаружил в записной книжке старую пародию на себя самого. Я-то знаю, кто автор, и в чём дело — но, боюсь, пояснять нет смысла.
История о бревне
Меня пригласили сделать что-то на бревне. Я не понял кто и когда. Какое, на хрен бревно? И кто это звонил? Студентки-двоечницы? Та революционерка из Могадишо? Полковник Литвиненко? Нет, наверное, спортивные гимнастки. Когда они позвонили мне в очередной раз и снова предложили мне на бревне, то я не выдержал.
— Стоп, — говорю я, — Вы что, спортивные гимнастки?
— Простите, но нет, — ответили мне и задышали в трубку.
Это меня сразу насторожило.
Извините, если кого обидел.
29 октября 2010
История про пятничный вечер
Пришёл спам с бодрящим заголовком "Перепихнулась с массажистом. Хочешь?".
Думал об Аристотеле, своей горькой судьбе и убитом немцами вечере.
Извините, если кого обидел.
29 октября 2010
История про детство
Если вы козявок не ели, то, почитай, у вас детства-то и не было.
Извините, если кого обидел.
30 октября 2010
История про похороны
Ездил провожать старого Сердобольского.
Обнаружил, что ему на пять лет было меньше, чем я думал. Старик Сердобольский лежал в гробу как странная пойманная птица.
Нос торчал крючком.
Стояли кругом и мялись там какие-то старики, вспоминали о квантовой физике, и какой-то задаче о накоплении статистических ошибках, которые он решал. Это была какая-то другая наука, даже не та, которой я занимался в своё время.
Наука пятидесятых и шестидесятых, времени радостного позитивизма.
Странное это было ощущение, будто я стоял среди последних могикан, обсуждавших свои исчезнувшие обряды.
Кажется, я был у гроба самый молодой.
И вот мы уже шли с Владимиром Павловичем по улице, по очереди думая о своей жизни философски.
Это было видно потому, как мы, продолжая говорить, время от времени теряли контакт друг с другом.
Извините, если кого обидел.
01 ноября 2010
История про фотографии еды
Надо сказать, что "Школа злословия" меня продолжает радовать — поскольку её последние выпуски отсняты с чрезвычайно интересными мне людьми. Прекрасный Галушкин (перед которым я, правда, трепещу), и вот, опять же — Максим Сырников.
Там было много всего интересного, но в разговоре про русскую кухню была мимоходом затронута очень интересная тема.
Тема шире, чем русская кухня.
Дело там было в том, что Сырникову стали пенять, что фотографии еды в его книге некрасивые.
Тот вяло отбивался и говорил, что зато они правдивые — и это действительно съедобная еда.
Надо объяснить, что фотографы и операторы рекламных роликов давно снимают вместо еды нееду. Вместо шоколада льётся коричневая гуашь, а вместо сметаны в супе плавает клей ПВА.
Так действительно лучше, сочнее, не бликует и всякое такое.
И Сырникову тут же в назидание рассказали. что актёров перед съёмками гримируют, иначе будет у них трупный цвет лица (С этим спору нет. Да что-там, меня в телевизоре тоже гримируют и ругаются, что на мою гладкую круглую голову уходит слишком много тонера).
Но вопрос куда интереснее, чем цветопередача. Собственно, это кардинальный вопрос искусства — подлиность vs красота.
При этом любое разрешение этого вопроса имеет право на существование, но я-то на стороне Сырникова.
Потому, собственно, что есть зоны в искусстве, где подлинность становится частью красоты. Дело в том, что есть задачи обработки материала и есть сам материал — то есть, цветокоррекция, ретушь и прочие игры, что придумали мастера за много лет — это одно, а мороженое из пенопласта — это другое.
Важно, где происходит вмешательство — в живой реальности, или при обработке произведения искусства.
Итак, иногда ты смотришь на портрет великолепного борща, а знание тебе шепчет на ухо: "Братан, это есть нельзя, это всё искусственное".
Как подделанные оргазмы (которых, я впрочем, никогда не боялся).
Извините, если кого обидел.
03 ноября 2010
История про праздничный день
Я вот знаю, что такое русская государственность и лицо праздника Народного единства — сейчас на Первом канале, в концерте памяти певицы Толкуновой. Так вот, там Иосиф Кобзон поёт песню Булата Окуджавы "Виноградную косточку в тёплую землю зарою" под симфонический оркестр.
Извините, если кого обидел.
04 ноября 2010
История про двух писателей
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Ты писатель, а не понимаешь, смысла существования Шолохова и Солженицына в литературе. А, может, именно поэтому и не понимаешь.
— Чо? — я не сдавался.
— Ничо. Через плечо. Дело в том, что вся жизнь Солженицына была посвящена противоборству с Шолоховым. Ещё с тех пор, когда он читал его в первый раз, и потом. Потом, когда Шолохов ехал мимо Солженицына за шторками лакированного лимузина по дороге в Переделкино, а Солженицын клал кирпичи в своём арестанском бушлате.
И потом, когда Солженицыну не дали Ленинскую премию, а Шолохов был давно в этих премиях как в пуговицах. И затем, когда Солженицына выслали, а Шолохов всё ездил в своём лимузине и ему было всё
