Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

10_____

Сидел дома; играл «Пеллеаса»; собирался в театр с девами; деловые письма; от него нет: верно, придет. Аничков телефонировал, что встретил на улице Брюсова. И действительно, в театре я видел его и Белого. Из «Пеллеаса», интимного, трогательного и нежного, сделали лубочную феерию — прямо ничего не осталось, не было живого места. У Закушняка красивый рот. Видел моих гимназистов, собирающихся очень скоро ко мне. Поехали с Сомовым и Renouveau в «Вену», опять все полно. Даме, сидевшей рядом за столом, кто-то бросил письмо, которое слуга отдал нам. Дома письмо от Виктора, «до субботы». Как долго, Боже, как долго. Денег не прислали.

11_____

Совсем не спал; сидел дома; денег не прислали; заходил Чулков; прислали пьесу переводить, очень приятная работа{897}. Все думаю о Викторе Андреевиче: скорей бы! Пошел к Бенуа, там была куча народа: я не люблю теперь Сюннерберга; был б<а>р<он> Врангель и Бурнашев; было не весело, и я с Сомовым ушли раньше, не прощаясь. Луна и звезды через облака. Если бы В<иктор> А<ндреевич> был со мною. И все-таки я знаю его поцелуи, объятия, я гладил его руку — разве я не счастливый человек? Пришлют ли завтра деньги наконец? Сегодня сам себе дал обещанье чистоты.

12_____

Не помню, что было. Шлепал к Нувелю, где был Белый; дома узнал, что был перевод, принесут завтра утром. Приехали Сережа с Тамамшевым, пошли в Café de France, никого не было. Вернулся рано, посидел с девами и лег рано спать. Но сон не шел. Павлик выдумал новый truc, чтобы проникнуть ко мне: написал письмо, что хочет со мной через него познакомиться какой-то [человек] студент и т. д. Но я не такой идиот, чтобы поддаться на эту удочку. Что-то во мне умирает; вероятно, скоро не буду никуда ходить etc.

13_____

Встал рано; прислали деньги, больше, чем я думал; купил папирос, марок, бумаги, галстухи, перчатки, чай и почти ничего не осталось. Заезжал в «Луч»; выйдет через неделю; деньги во вторник. В<альтер> Ф<едорович> сообщил кучу новостей: познакомился с вен<ским> студентом{898}, хлопочет о нем, уже написал письмо. При этом рассказе пришел В<иктор> А<ндреевич>; имея его в виду, В<альтер> Ф<едорович> заводит шашни направо и налево, меня это почти оскорбляет. Пришел и Сомов; играли «Figaro»: В<иктор> А<ндреевич> со мной почти ни слова, глядит только через зеркало. Вообще он был молчалив, особенно с приходом Маврина. Возвращались вместе, я проводил его, потом поехал один. Просил последние стихи переписать ему, был странен и суховат, говорил, что очень занят, что долго не придет, что это очень важно, чтобы не попасть в Сибирь или на запад. Что-то мне сулит все это? Я, кажется, становлюсь неприятен à mes amis[296], не верный ли это признак? Нужно много работать это время. Ну, будь что будет.

14_____

Сидел дома, переводя, переписывая для милого Наумова «Обманщика»{899}. Письма от Ликиардопуло, Фео<филактова> и Вари. «Крылья» возможны в ноябре, сейчас заплатят 100 р. Согласился, конечно. Поехал к Наумовым, уютно, мило, несколько буржуазно; он был в кителе, сам возился с самоваром, подавал его. Пошли в балет. Куча знакомых. Очаровательная «Жизель», рядом Наумов и грустный Нувель, который чуть не плакал. Проводил В<иктора> А<ндреевича> до угла Вознес<енского проспекта> и Екатер<ининского канала> и поскакал к Бенуа, куда собрались наши. Назад ехал с Боткиным, очень холодно. В<иктор> А<ндреевич> мало говорит со мною, будто стесняется, а разве хотел бы я, чтобы он болтал со мною? Может быть.

15_____

Что было? Скучаю; ездил за провизией, были гимназисты, Сомов, Нувель; Белый надул. Пили чай, болтали, я читал; молодые люди еще оставались. Какой-то осадок есть во мне. Спал очень плохо.

16_____

Переводил, писал в несчастный «Луч», там всё неустройства, денег не дали. Предлагали месячные 100 рубл. Меня бы это стесняло: какой я газетчик? У Нувеля был Нурок; поплелись в Café de France, пришел Сомов, я был очень скучен. Друзья пошли aux pays chauds. Сегодня Наумов у сестер: с другом? Мне не телефонировал. Я будто умираю, и почему? Я толстею, кажется. Я не знаю, чего бы я хотел.

17_____

Я вижу ясно, что я болен и что люблю, томлюсь, скучаю. Фима пропустила Павлика; ушел в типографию, куда Чулков не приехал. Обещают не раньше месяца. Корректуры «Кушетки», ругательное письмо из Киева. У Сомова были Добуж<инский> и Лансере, скоро ушедшие, Нурок, Нувель, Бенуа и Ремизов, читавший свою новую вещь, пьесу{900}. Было сильное сердцебиение, и я лег с компрессом на сердце; я ни минуты, ни секунды не перестаю думать о Наумове. Вернулся поздно, правил корректуры, что еще?

18_____

Умерла Диотима: трудно привыкать к мысли, что нет человека, живого еще недавно{901}. Но, значит, Вяч<еслав> Ив<анович> скоро приедет. Хандрил, лениво переводил, написал письмо Наумову. Получил от Сергея Павловича письмо. Поехали к Коровину; со вкусом отделанная квартира: позавидуешь жить в ней. Коровин был рад нам, но звал, по-моему, одного Сомова. Чувствовал себя плохо и к «современ<никам>» не поехал, отправившись в pays chauds на 9<-ю> л<инию>. Вместо Степана дали Матвея, большого сквернословца, но веселого и неплохого телом. Теплота, доступность, род бардака — приятны. Какой-то цинизм Шекспира, особенно при любви к В<иктору> А<ндреевичу>. Проехал в «Вену», где со мной болтал Аничков. Оказывается, «реалисты» мне объявили бойкот и не пожелали мои вещи в концерте 23-го у Коммиссаржевской. Ну, что же? à la guerre comme à la guerre. Написал письмо Блоку, прося его отказаться{902}. Писал письмо, дневник, не ложась и зная, что не засну.

19_____

Ездил к парикмахеру, к Нувелю, к Сомову. Агитировал против Аничкова и Андреева, не знаю, что выйдет из этого. Письма нет, что это значит? «Кушетка» друзьям очень понравилась. Вечером отправлял телеграмму. Поехал к Ан<не> Петр<овне>. У них отлично устроено, я очень чувствителен к этому. Пели, читали, пили чай, болтали. Домой до Адмиралтейства шли вместе пешком. Я не могу равнодушно видеть, когда едут учащиеся с кем-нибудь вдвоем. Письма нет.

20_____

Письмо: придет часов в 5. Еду купить конфет, жду, играю; в соседней комнате остался ученик, — сейчас стараешься играть лучше, чем при девах. Нет, не приходит; самовар кипит, пишу письмо, жду; телеграмма: простите, не мог быть. Еду к Нувелю, слегка болит голова, но весел, даже наждавшись. Заехали к Маврину, не бывшему дома, и поехали в цирк. Опоздали, конечно. Атлетки bonnes pour la haine des femmes[297], акробат. В<альтер> Ф<едорович> говорит: «Вон В<иктор> А<ндреевич>»; смотрю, откуда; говорю: «Нет, гораздо хуже». Оказывается, действительно он, в антракте: вот судьба! Приехал его beau-frère на несколько часов, оттого всех надул и попал в цирк. Сговорились встретиться на вокзале. Поехали за вином: все заперто. У Романова ни за что не хотели давать, но буфетчик узнал В<альтера> Ф<едоровича>; спросили 2 б<утылки> в кабинет, отпили и запихали в пальто. Летим на вокзал; поезд только в 12 ч. 5 м. Видим В<иктора> А<ндреевича>, он уже искал нас: милый, высокий и тонкий. Я поехал с ним вперегонку с В<альтером> Ф<едоровичем>. Было очаровательно весело. Т. к. он пил еще с beau-frèr’ом, то был очень возбужден и болтлив. Я иногда уходил в ту комнату и, м<ожет> б<ыть>, несколько ревновал. Со мной — очень мало говорил и пил. Наконец В<альтер> Ф<едорович> ушел лежать; я встал и поцеловал В<иктора> А<ндреевича> в затылок, он сказал: «Дайте, я Вас поцелую» и поцеловал в губы; простился тоже целуясь; был очень любезен и, кажется, доволен, премилый! Вот вечер, очаровательный своею импровизованностью. Бедный Сомов, что не был с нами. Что подумали девы, не знаю. От Дризена чек{903}. Вопрос с Аничковым усложняется. В<иктор> А<ндреевич> говорил, что ему как-то особенно нравятся последний цикл моих стихов <так!>{904}, но с Нувелем был прямо сиреной, хотя и пикировались. Я очень рад вечеру, и за милого Renouveau, и вообще за существование и у нас одного хотя <из> молодежи, и какого!