Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

Два маленьких шара, назначенные для опыта, были готовы 13 Августа; большой надеялись окончить 30-го того же месяца. На пробном шаре хотели пустить 5 человек, для чего назначили день и предупредили город печатным объявлением. Вскоре, однако, оказалось, что предприятие не может состояться. Вместо назначенных для приготовления 6 часов прошло 5 дней, и тогда, вместо пяти человек, могли подняться только двое. Тут нашлись опять затруднения; кончилось тем, что Граф Ростопчин, сперва не имевший сомнения в успехе, назвал Леппиха шарлатаном. 1 Сентября отправил он его в Петербург, а шар, инструменты и другия снадобья, стоившие 163 000 рублей, в Нижний Новгород. Второпях не успели всего уложить, а потому оставшиеся в небольшом количестве материалы, найденные неприятелями, послужили им предлогом к вымыслу, будто шар готовили для сожжения Москвы. Может показаться странным: почему прибегали к новому, опытом не доказанному средству истребления против врагов? Такой вопрос весьма понятен ныне, среди мира и благоденствия, когда под мощной Державой НИКОЛАЯ, видимо осененная благодатью Всевышнего, Россия ограждена от неприятельских против нее покушений. Но надобно мысленно перенестись в тогдашнее время бурь и треволнений, когда вся Европа нахлынула на наше Отечество и висело над ним иго, подобное ярму, некогда наложенному на Россию Татарами. В таких обстоятельствах явилось предложение нанести гибель врагам, которые уже не издали грозили, но дотрагивались до самого сердца Государства. Следовательно, надлежало бы более тому удивляться, если бы подобное предложение было отринуто, нежели тому, что согласились испытать его. Почему нам было не изобретать необычайных средств против нашествия, имевшего целью наложить на Россию оковы рабства? Ад надобно было отражать адом.

Определение кровавого судилища о 800 арестантах, будто бы выпущенных из тюрьмы для поджога, столь же несправедливо, как и заключение о шаре. В Москве было 620 колодников[334]. Такое значительное число накопилось оттого, что по мере приближения неприятельской армии к губерниям Витебской, Могилевской, Смоленской и Минской отправляли арестантов в Москву. 31 Августа все они, кроме двух, отосланы из Москвы в Нижний Новгород, под конвоем 10-го полка ополчения. Из дел Нижегородского Губернского Правления видно, что, за исключением умерших и заболевших дорогой, арестанты прибыли 23 Сентября к месту своего назначения. Доказательством тому служит следующее письмо Нижегородского Гражданского Губернатора Руновского к Графу Ростопчину: «Вместе с отношением ко мне Г-на Владимирского Гражданского Губернатора, по повелению Его Светлости Князя Михаила Ларионовича Кутузова, доставлены в Нижний Новгород, минувшего Сентября 23-го, бывшие при 10-м пехотном полку, полученные от Г-на Московского Гражданского Губернатора арестанты, из числа 620, за убылью некоторых из них в пути, остальные 540 человек»[335]. Следственно, Москву жгли не колодники, потому что во время пожара были они на пути в Нижний Новгород.

Собственное сознание подсудимых, будто им велено зажигать, было вымышлено Французской Комиссией или сделано подсудимыми из страха, для избежания лютости врагов. Во всяком случае признание ложно, потому что повелений к поджогу дано не было. Что касается до ракет, фитилей, пузырей с порохом, отысканных в домах и у подсудимых, то зажигательные вещества, если и в самом деле были они найдены Французами, нигде иначе не могли быть взяты, как в частных заведениях, где приготовляются фейерверки для праздников, даваемых в Москве и за городом, или на даче, где изготовлялся шар. Наконец, увезение пожарных труб из Москвы, которых было 96, по 3 в каждой части, не есть доказательство заблаговременно принятого намерения предать город огню. Это была обыкновенная, тогда принятая мера, на основании коей, при сближении неприятеля, отправлялись все присутственные места, архивы, чиновники, казенные суммы и имущества. Из сей общей меры не была изъята и Московская полиция. Но если бы трубы и остались на своих местах, действие их не могло быть успешно в городе, имеющем 50 верст в окружности, который зажигался в разных местах вдруг и где, среди ужаснейшего вихря, единовременно горело до 7000 зданий. Трубы имели бы одинаковую участь с домами; они сгорели бы.

Найдя лишь золу и уголь вместо богатой, многолюдной, покорной ему Москвы, Наполеон осыпал Русских ругательствами, называл их в бюллетенях Татарами, Калмыками, варварами, не умеющими защищать себя иначе, как сожигая собственные дома. За ним твердили Французские писатели и журналисты о необходимости загнать Русских в Азию, очистить от них Европу. Предметом особенной злобы избрал Наполеон Графа Ростопчина; имя его, как припев, беспрестанно упоминалось в бюллетенях: «Это Ростопчин, который сжег Москву!» Все поступки Графа Ростопчина были наперекор желаний и надежд Наполеона, потому что он всеми силами способствовал к опорожнению Москвы, сохранению в ней спокойствия, возжению в сердцах народа не только ненависти, но и презрения к Наполеону. Тогда Наполеон уже сроднился с мыслью, что столицы Государств должны беспрекословно пред ним падать; он даже привык к ненависти, вообще в Европе к нему питаемой, и пренебрегал ею; но для него ново было презрение, которое Граф Ростопчин старался распространить к нему в России. Такой обиды Наполеон не простил. В отмщение выставлял он Графа Ростопчина зажигателем Москвы и в сем отношении хотел явиться невинным пред судом света. Конечно, Русские никому не уступят чести быть первыми виновниками Московского пожара: это одно из драгоценных наследий, какое наш век передаст будущим; но истинным виновником пожара и злополучия столицы останется Наполеон. Без его нашествия не сгорела бы Москва, преданная им на расхищение. Потомство спрашивает: почему Наполеон был безмолвным, равнодушным зрителем неистовств в Москве? Злодеяний нельзя отнести к остававшимся в столице Русским: число их было ничтожно в сравнении со ста тысячами неприятелей, из коих редкий не жег и не грабил. Утушить пожар, возженный Русскими, было не во власти Наполеона, потому что укрощение пламени превосходило силы человеческие, но в четыредневное пребывание свое в Петровском дворце он решительно не принял никаких мер прекратить злодейства и обуздать свою армию, продолжавшую грабить и потом, до самого того времени, когда она принуждена была со срамом бежать из Москвы. Зачем распускал он войска на грабеж, не отправил их за заставы, не запретил им всеми мерами убеждений, строгости, угроз отлучаться от знамен? Зачем преступным послаблением своевольству, буйным страстям, душегубству умножил он до бесконечности число зажигателей, разбойников, святотатцев? Так, не простым завоевателем, а убийцей показался Наполеон на стогнах Московских! На его память должны лечь кровавые явления, совершавшиеся на развалинах Москвы, и обременить его проклятием веков.