Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

До наступления темноты в городе сохранялся некоторый вид порядка. Жители не показывались на улицах и прятались в домах; Французы бродили, сами не зная куда. Но когда пала ночь, насилия сделались повсеместны.

Войска входили в разные заставы, без вожатых и квартирьеров. Генералы и офицеры оставляли команды, выбирая сами себе помещение. Целые полки произвольно занимали несколько домов, другие становились биваками на улицах. Изнуренные недостатком пищи и усталостью, неприятели врывались в дома и, утолив голод и жажду, предавались всем порывам необузданных страстей. Офицеры подавали пример своим подчиненным; многие жители, не успевшие выйти из Москвы днем, пробирались ночью к заставам. Неприятель останавливал их, отбирал пожитки, обувь, хлеб. Ночью запылал Москотильный ряд и в Китай-городе распространился пожар, послуживший для неприятельских войск сигналом пуститься на грабеж всей Москвы.

Переночевав в ямской и не дождавшись там депутации, на другой день, 5 Сентября, поутру в 11-м часу, поехал Наполеон в город. Арбат был совершенно пуст. Единственные лица, которые видел он на этой большой улице, мелькнули в окне Арбатской аптеки, содержатель ее с семьею и раненый Французский генерал, поставленный к ним накануне постоем. Окинув их быстро глазами, Наполеон продолжал путь. Он ехал на маленькой арабской лошади, в сером сюртуке, без всякого знака отличия. Впереди, на расстоянии саженей ста, ехало два эскадрона конной гвардии. Свита Наполеона была многочисленна; посреди ее находились трое Русских пленных: лекарь Черниговского пехотного полка Рудзинский, чиновник Министерства Финансов Корбелецкий и ратник Московского ополчения. Пленные рассказывают, что на лице Наполеона изображалось негодование. Оно возрастало оттого, что в виду его, по обеим сторонам Арбатской улицы, показывались вдали пожары. Сделав несметные приготовления к войне, Наполеон вгнездил в ум одну только мысль: «Войду в Москву, во что бы то ни стало буду в Москве!» – и единственно для того, чтобы, очутившись в Москве, на первом шагу раскаиваться, зачем он к ней устремлялся! Наполеон сошел с лошади в Кремле и, посмотря на его стены, сказал: «Вот эти гордые стены!» Едва вступил Наполеон в чертоги Царей наших, как запылали Гостиный двор и Каретный ряд.

К вечеру оказавшийся в разных местах огонь, при поднявшемся вдруг порывистом ветре, соединился в один огромный, неизмеримый пожар. В полночь вокруг всего Кремля ничего не было видно, кроме извивавшегося в воздухе под облаками пламени. Среди противоположной борьбы стихий, ветра с огнем, настали ужасы природы, и всепожирающее пламя, сквозь черные тучи клубящегося дыма, устремлялось на поглощение Кремлевского дворца, оскверненного присутствием пришлеца. Со вступлением Наполеона в Кремль огонь еще более ожесточался и истреблял все, что могло служить пищей или добычей врагам. Ночью с 3-го на 4-е число пожар достиг высочайшей степени и нарушил равновесие атмосферы. Рассвирепевший вихрь носил во все стороны горящие головни и пламень. Огонь лился с церквей на дома, с домов на церкви. Буря и огонь рвали кресты с храмов Божиих. Растопленные металлы текли по улицам, как лава. На Москве-реке горели мосты и суда. Гибли сокровища наук и художеств, запасы торговли и промышленности, памятники искусств и изобретения роскоши, горели общественные здания, древние палаты Царей, Патриархов, Святителей, разрушались жилища мирных граждан, пылали храмы Господни! Остатки веков минувших и произведения времен новейших, гробы праотцев и колыбели настоящего поколения – все было пожираемо огнем; неприкосновенными остались только честь и свобода Государственные! Неприятели и Русские, очевидцы пожара, уподобляли Москву огненному морю, вздымаемому бушующими ветрами. Яркий свет, разливавшийся в окна дворца, неоднократно прерывал сон Наполеона. Он выходил на балкон, смотреть на сверкавшие волны. Пораженный зрелищем столицы, тонувшей в огне, он взывал: «Москвы нет более! Я лишился награды, обещанной войскам!…Русские сами зажигают!…Какая чрезвычайная решительность! Что за люди? Это Скифы!» Вся армия неприятельская разделяла изумление своего вождя[320]. Палящий жар согнал Наполеона с балкона; он не мог даже стоять у окон: стекла трещали и лопались. Головни начали падать на Кремль; несколько раз загорался арсенал. Лично для Наполеона опасность ежеминутно умножалась, тем более что патронные ящики гвардейской артиллерии, расположенные на Кремлевских площадях, подвержены были взрывам. Гвардия стала в ружье. Бывшие с Наполеоном, Вице-Король, и командовавшие гвардией Лефевр и Бессьер, упрашивали его выехать из Кремля за город. Он долго не соглашался и наконец приказал своему наперснику, Бертье, взойти на Кремлевскую стену и ближе обозреть пожар. От жестоких порывов ветра и редкости воздуха Бертье едва устоял на стене и поспешно возвратился донести, что все находившиеся в Кремле подвергаются неминуемой опасности сгореть живьем. Выслушав его, Наполеон все еще не хотел выехать из Кремля, доколе Бертье не убедил его в необходимости удалиться, сказав: «Если Кутузов вознамерится атаковать стоящие около Москвы войска, то Ваше Величество будете отрезаны от армии огнем»[321]. Тогда только решился Наполеон переехать в Петровский дворец. 4 Сентября, в два часа пополудни, он отправился из Кремля, оставя там для содержания караулов один батальон гвардии. Он не мог следовать ближайшей дорогой по Тверской, потому что и эта часть города горела. С оглушающим треском обрушивались кровли, падали стены, горевшие бревна и доски; в разные стороны летали железные листы с крыш. Пламя крутилось в воздухе над головой Наполеона; пылающие бревна и раскаленные кучи кирпичей преграждали ему дорогу. Он шел по огненной земле, под огненным небом, среди огненных стен. Видя невозможность бороться с стихией, он воротился и принужден был избрать дорогу, по которой входил в город. Вся окружавшая Наполеона толпа, перебираясь через огненный лабиринт, добралась наконец до Арбатской части и Дорогомиловской ямской слободы, откуда поехала вправо, вверх по Москве-реке, на плавучий мост при Хорошеве, а потом мимо кладбища Ваганькова открытым полем. В Петровском дворце жил Наполеон четыре дня, а между тем несчастная Москва была позорищем неслыханных злодейств. С прежней лютостью свирепствовали пожары до 7 Сентября и начали утихать 8-го числа. Посреди пламени совершались разбои, душегубство, поругание церквей. Не пощажены ни пол, ни возраст, ни невинность, ни святыня. Грабеж и пожар шли в уровень. В неприятельской армии исчезли узы повиновения; корысть соединяла генерала с простым солдатом[322]. Вооруженные мечом и пламенем, упоенные крепкими напитками и злобой, неприятели бегали по длинным улицам, пустырям и осиротевшим домам, стреляли в здания и окна, губили все тяжелое, уносили все драгоценное и легкое. Обагренные кровью, с ружьями в руках и махая обнаженными тесаками и саблями, они нападали на жителей, терзали их, отнимали последнее достояние, даже кресты, возлагаемые при крещении, оценяя в них только золото. Огнем, бурей, грабительством разрозненные члены семейств отыскивали и не находили друг друга. Отцы и матери кидались в пламя для спасения погибавших детей и сами сгорали. Жалостные вопли их заглушались завыванием вихря и обрушивавшимися домами. Трепетавшие от ужаса, изнемогавшие от голода, ран, пламени, задыхавшиеся от дыма, осыпаемые искрами и головнями, жители спасались из одного места в другое, отыскивая приют. Не обретая пристанища под заревом раскаленного неба, Москвичи, перенося одинаковую участь, встречались там, куда редко, может быть, никогда не заносили ноги. Солодовенные овины, погреба, подвалы были ими наполнены, но и в сих убежищах только на короткое время могли они предостеречь себя от огня и меча неприятелей, которых страшились, как лютых зверей[323]. Во всяком другом положении жизни, сколь ни тягостно было бы оно, можно найти облегчение и отраду в советах, помощи и утешении ближних, но наши соотечественники не имели и этого облегчения. Невозможно было найти его там, где все страдали. Неприятели, открывая сокровенные убежища, вытаскивали оттуда Русских силой, водили их во внутренность пылавшего города, по обгорелым домам и церквам и заставляли показывать богатейшие. Дорожа уцелевшими от огня остатками ценных вещей, с не меньшей алчностью кидались они на продовольственные запасы, потому что мучились смертельным голодом. Последний кусок хлеба вырывали они у жителей, навьючивали их рожью, мукой, овсом, картофелем, капустой, похищенными вещами, принуждая их переносить тяжести с одного места на другое, по мере того как дома делались добычей пламени. Как животных, впрягали они жителей в повозки, сопровождая каждый шаг ударами.