Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сильвана немало заботила будущность целого семейства, и он; не мог, едва успокоенный, положиться на отца. Правда, спокойное лицо старика и его смелое противоборство ударам судьбы придала уже несколько храбрости сыну; но ему необходимо было покороче узнать намерения отца и поговорить с ним обстоятельно. Графи проводив ротмистра, после беседы с женой поспешил во флигели, где уже ждали его сын и Смолинский, страшно встревоженный неожиданно скорым возвращением графа, который помешал его приготовлениям к выезду. Сигизмунд-Август хотя и был бледен, встревожен и изнеможен, а для тех, кто знал его ближе, — Я расстроен, не выказывал с первого взгляда, что столько разных неприятностей поразили его вдруг и так чувствительно. Он сохранил все присутствие духа, всю свою гордость, постоянный свой наряд и все актерские принадлежности, с какими разыгрывал роли жизни с детства. Голову держал высоко, отдавал приказания громко, и когда люди искали на нем следов унижения, смирения, — находили только удвоенное присутствие духа, силу и живость.
Сильван с сигарой во рту, полулежа на диване, ждал отца в его комнате; он надеялся поговорить с ним искренно и быть введенным в таинство совещаний о будущности.
Вошел отец, взглянул на него и сказал только:
— Хорошо, что ты пришел, граф, поговорим с тобой; но прежде разденусь и закурю трубку.
Изумляясь хладнокровию отца, сын в молчании остался на диване. Между тем Сигизмунд-Август скидывал с себя платье и улыбался, очевидно, раздумывая о чем-то; выслав прислугу, надев шапочку и закурив трубку с великолепным чубуком, он начал так:
— Ну, пора поговорить серьезно! Ты, граф, в таких летах, что мне нет. уже надобности скрывать что-нибудь от тебя. Ты должен быть моим помощником и, как будущий глава семейства, знать все, что касается наших дел. Итак, будем откровенны.
Сильван кивнул головой.
— Потеря Сломницкого поместья, между нами сказать, удар весьма чувствительный, — проговорил граф, — хотя ни перед кем, кроме тебя, я не сознаюсь в этом. Сломники были, можно сказать, единственным и чистым основанием нашего богатства, и это мы потеряли; на Дендерове долги, которые равняются его стоимости; остальное имение обременено точно так же. Самодолы, приданое твоей матери, с банковским долгом и уплатой Черемовой стоят немного. В конце концов, можно сказать, что за всеми расчетами, соединив все крохи, у нас останется, может быть, каких-нибудь двести тысяч: это для нас все равно, что ничего.
— Без всякого сомнения, это ровно ничего! — заметил Сильван. — Что же в таком случае мы предпримем?
— Все дело в том, чтоб не терять головы, — говорил старый граф, — и не сомневаться в своих силах; по всей вероятности, кредиторы наши переполошатся в первую минуту, но между тем: qui a terme, ne doit rien [50]; a пока придет срок, мы должны изменить положение дел.
— Каким образом? — спросил Сильван.
Граф остановился посреди комнаты и рассмеялся с невыразимым сарказмом.
— Надо тебе знать, любезнейший граф, что люди — глупейшие создания!
Молодой граф улыбнулся только; он охотно верил отцу, исключая, как это обыкновенно делается, себя из общего правила: никто не применяет к себе общих правил.
— Все из недоверчивости переходят к неограниченному доверию, из сомнения к слепой вере, словно дети, надо только уметь руководить ими. Кредит мой в настоящую минуту поколебался; стоит мне только не робеть, стоит заплатить кому-нибудь, поторговать какую-нибудь деревеньку, — увидят, что я держусь на ногах, не прошу, не кланяюсь, не падаю, — и завтра же потекут ко мне, как вода, деньги шляхетские. Весь секрет, стало быть, — вера в свои силы до последней минуты и присутствие духа.
— Но потом?
— Потом? Манипуляция очень простая, — говорил отец, — занимаю у одного, отдаю другому: простое арифметическое действие, и так постоянно. Притворяюсь огромным спекулятором, говорю о больших делах, держусь на ногах и смеюсь над глупцами, которые мне верят.
О, зачем не можем мы описать выражения лица, фигуры и голоса, с какими произнесена была эта аксиома! Граф действительно был в эту удивительную минуту настоящим гением.
— Все это хорошо, — сказал Сильван, — но, очевидно, нам следует ограничить свои расходы, следует переменить род жизни.
— А это была бы как раз величайшая глупость! — возразил живо старый ментор. — Напротив, все напоказ, роскошь — вот лучшие средства. Если увидят меня в новом экипаже, скажут: не может быть, чтобы он разорился, посмотрите, как живет! А продай я хотя пару старых кляч, сейчас закричат, что мы обеднели. Итак, смело и вперед!
— Уважаю, граф, твое непоколебимое присутствие духа; но удастся ли так, как предполагается?
— Должно удаться!
Граф походил с минуту в размышлении.
— Главный мой кредитор, — сказал старик, — старик Курдеш, потому что ему я должен больше всех; его бы хотелось мне как-нибудь умаслить: шляхтич хотя и низко кланяется, но на четыре ноги подкован.
— Так это правда, что мы должны ему двести тысяч?
— Да!.. Надо подумать: и тут есть средство. Ты ведь был у него?
— Два раза.
— Даже два? — спросил отец.
Сильван, немного смешавшись, замолчал; отец рассмеялся.
— Кажется, тебе там девочка приглянулась! Ха! Ха! Ничего в этом нет дурного и даже, может быть, пригодится к чему-нибудь. Надо, чтобы ты опять там бывал и, пожалуй, почаще…
— Я? Но что же из этого выйдет?
— Надо надуть шляхтича надеждой на замужество дочери, если только он поддастся этой штуке; иногда и эти простые средства, именно своею грубостью, удаются отлично.
— Как это, батюшка? Я не хорошо понимаю тебя.
— Вижу, что можно говорить с тобой откровенно. Езди к Кур-дешу и волочись за его дочерью, понимаешь? Я будто бы ничего не знаю об этом. Шляхтич, обольщаемый нашим графством, не станет приставать об уплате долга; я притворюсь слепым; но если бы дошло дело до развязки, у тебя всегда есть отговорка: отец не позволяет жениться, и конец.
Сильван, как ни был испорчен, почувствовал некоторое отвращение к такому решению: он стыдился роли обманщика, какую приказывали ему разыгрывать, и молчал, искоса поглядывая на отца, который говорил все это с таким хладнокровием и бесстыдством, как будто речь шла о вещи самой естественной и благороднейшей в свете.
— Можешь себе ездить туда, — прибавил старик, — можешь иногда пожаловаться на мой аристократизм и суровость. Ротмистр будет потворствовать твоим открытым исканиям; об остальном не заботься. Нужно только выиграть время. Барышню можно будет выдать за кого-нибудь замуж, хотя бы за Вацлава; для него это была бы великолепнейшая партия!
Прекрасное это предположение так заняло графа, что он даже улыбнулся. Сильван
