Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он все-таки забормотал нелепое:
– Прости… очень сочувствую… думал, что ты судебный пристав… или милиционер…
– У нас нет ни милиционеров, ни приставов, – ответила она.
– Яг – насильник, подумать только… – прошептал он.
Каръучай отрицательно пощелкала клювом.
– Яг – вор. Он украл выбор, – ровным голосом возразила она.
– Он тебя изнасиловал…
Но Каръучай снова защелкала.
– Он отнял у меня шанс. Гримнебулин, в привычных тебе юридических терминах этого не выразить. – Похоже, она уже была немного раздражена.
Айзек хотел заговорить, беспомощно помотал головой и снова попробовал представить совершенное Ягареком преступление.
– Тебе этого не перевести на свой язык, – повторила Каръучай. – Даже не пытайся, Гримнебулин. Я читала книги про городские законы, про то, как у вас принято поступать, – объясняла она, и модуляции ее голоса, значение пауз между словами были совершенно непонятны для Айзека. – Это ты можешь назвать его деяние изнасилованием, я – не могу. Для меня это слово ничего не значит. Он украл мой выбор, и за это был осужден. Наказание суровое, но Ягарек заслужил его. Много было краж выбора менее тяжких. Таких же, как это, – мало. А более тяжких – вообще единицы. Случалось, преступления, совсем не похожие на совершенное Ягареком, карались столь же сурово. Некоторые из них для тебя и не преступления вовсе… Преступление – это лишение выбора. Ваши суды и законы, что разделяют по половому признаку, по степени сакральности… Для них индивидуальность – это всего лишь сформулированная абстракция, ее матричная природа не рассматривается вовсе… Вам этого не понять, не выразить никакими словами. И не гляди на меня глазами, какие должны быть у жертвы… Когда вернется Ягарек, я попрошу тебя не подменять приговор Ягарека твоим собственным приговором. Он украл выбор, совершил преступление второй степени тяжести. И был осужден. Племя проголосовало. И с этим – все.
«Все? – подумал Айзек. – Этого достаточно? Это конец?»
Каръучай видела, что его разрывают сомнения.
Лин звала Айзека, хлопала себя ладонями по телу, как неуклюжее и капризное дитя. Он поспешил опуститься рядом с ней на колени, успокоить. Она нервно зажестикулировала, Айзек – в ответ, как будто ее слова имели смысл. Наконец Лин затихла, прижалась к нему, в беспокойстве глядя на Каръучай, которая смотрела немигающими глазами.
– Будешь ли ты уважать наш приговор? – спокойно спросила Каръучай.
Айзек, хлопоча с Лин, бросил взгляд на гостью и сразу отвернулся.
Не дождавшись отклика, Каръучай повторила вопрос. Айзек был в полной растерянности.
– Не знаю…
Он повернулся к уснувшей Лин. Прижался к ней, потер себе лоб. Несколько минут стояло молчание, затем Каръучай прекратила быстро расхаживать по комнате и произнесла его имя.
Айзек вздрогнул, словно успел позабыть о ее присутствии.
– Я сейчас уйду. Еще раз тебя прошу: не презирай наше правосудие. Пусть наказание свершится.
Она отодвинула от двери стул и вышла. Когти зацокали по ступенькам.
Айзек сидел и гладил Лин по радужному панцирю со следами побоев – трещинами и вмятинами. Он думал о Ягареке.
«Тебе этого не перевести», – сказала Каръучай.
Но почему она так уверена в этом?
Он представил, как лежит, трепеща в ярости крыльями, придавленная Ягареком Каръучай. Он что, оружием ей угрожал? Ножом? Или кнутом своим любимым?
«Да пошли они! – вдруг подумал он, глядя на детали мотора. – Не обязан я уважать их законы… Свободу узникам! Вот чего всегда требовал «Буйный бродяга»…»
Но цимекские гаруды не похожи на граждан Нью-Кробюзона. У них вроде нет магистров, нет судов и карательных фабрик, нет карьеров и свалок, где ютятся переделанные, нет милиционеров и политиков. Боссы преступных кланов не подмяли под себя справедливость.
Во всяком случае, по сведениям, которыми располагал Айзек. «Племя проголосовало», – сказала Каръучай.
Правда ли то, о чем она сообщила? Меняет ли это что-нибудь?
В Нью-Кробюзоне кара за преступление всегда предназначена для кого-то. Она всегда присуждается в чьих-то интересах. Правда ли, что в Цимеке дело обстоит иначе? Если да, то становится ли от этого преступление более тяжким?
Что, насильник-гаруда хуже насильника-человека?
«Да кто я такой, чтобы судить? – разозлился внезапно Айзек и устремился к машине. Схватился за бумаги с расчетами, чтобы продолжать работу, – но миг спустя его вновь охватила сильнейшая, до головокружения, растерянность. – Кто я такой, чтобы судить?»
Он медленно опустил бумаги.
Глянул на ноги Лин. Раны на них почти исцелились. Но в памяти, будто только что увиденные, остались яркие, страшные, непристойные узоры на нижней части живота и внутренних сторонах бедер.
Лин завозилась, проснулась, прижалась к нему в страхе, и Айзек стиснул зубы, чтобы не думать о случившемся с ней. Он думал о случившемся с Каръучай.
«Дело не в изнасиловании», – говорила она.
Но задача эта – не думать – оказалась непосильной. За мыслью о Ягареке следовала мысль о Каръучай, за мыслью о ней – мысль о Лин.
«К черту все!» – решил он.
Если поверить Каръучай на слово, то сомневаться в правильности приговора нельзя. Не может Айзек решить, уважает он правосудие гаруд или нет. Слишком мало знает, чтобы делать выводы. Обстоятельства преступления ему неизвестны. Поэтому будет вполне естественно, разумно и правильно, если он останется при своих.
Он – ученый, а ученый ничего не должен с легкостью принимать на веру. И он дружит с Ягареком. Вот что главное.
Неужели он лишит друга возможности летать только потому, что это запрещено чужим законом?
Он вспомнил, как Ягарек пробрался в Оранжерею. Как сражался с милицией.
Он вспомнил, как захлестнулся кнут Ягарека на шее мотылька, и тот, придушенный, выпустил Лин из своих лап.
Но когда подумал о Каръучай, о том, что Ягарек с ней сделал, в мозгу опять зажглось слово «изнасилование». И снова пришли мысли о Лин, обо всем, что с ней, возможно, сделали, и снова в Айзеке заклокотал гнев.
Он пытался освободиться от этих дум.
Он пытался размышлять о чем-нибудь другом. Но не получалось.
Айзек беспомощно обмяк, с уст сорвался стон изнеможения. Что бы ни натворил Ягарек, отвернуться от него – все равно что выдать цимекскому правосудию. И даже если бы Айзек ясно понимал, в чем заключается преступление друга, и сам осуждал его, разве смог бы заглушить в себе голос совести?
Что, если не спешить с помощью? Это ничего не изменит. Рано или поздно Айзек поможет Ягареку взлететь, и это будет означать, что Айзек счел поступок гаруды оправданным.
«А ведь я так не считаю!» – сказал он себе с отвращением и злостью.
Он медленно сложил бумаги с незаконченными расчетами, с выведенными кривым почерком формулами и спрятал их за пазухой.
Когда вернулась Дерхан, солнце висело низко, небо было в кровавых пятнах облаков.
На частый условный стук Айзек отворил дверь. Дерхан прошла мимо него в комнату.
– День просто чудный, – печально сказала она. – Я разведала по-тихому все вокруг, есть кое-какие идеи…
Она повернулась к Айзеку и сразу умолкла.
На его темном, покрытом шрамами лице было необычное выражение: сложная смесь надежды, возбуждения и крайней беспомощности. Как будто у Айзека не осталось ни капли сил. Он ерзал, словно по нему ползали муравьи. На нем был длинный нищенский плащ. У двери стоял мешок, набитый чем-то тяжелым, угловатым. «Кризисную машину разобрал», – сообразила она. Комната без разложенных по полу деталей казалась совершенно пустой.
Дерхан ахнула, увидев, что Айзек завернул Лин в грязное, дырявое одеяло. Лин нервно хваталась за его края, жестами говорила всякую чушь. Заметив Дерхан, радостно дернулась.
– Пошли, – глухо, напряженно произнес Айзек.
– Ты о чем? – рассердилась Дерхан. – Что происходит, Айзек? Где Ягарек? Что на тебя нашло?
– Ди… – прошептал Айзек и взял ее за руки, и у нее закружилась голова, столь сильным было его волнение. – Я прошу тебя, идем. Яг до сих пор не вернулся. Я это ему оставил.
Он вынул из кармана записку и швырнул на пол. Дерхан хотела что-то сказать, но Айзек замотал головой:
– Я не могу… не хочу… не буду больше работать для Яга. Ди… я расторгаю договор с ним. Я тебе все объясню потом, обязательно, но сейчас надо уйти. Ты была права, здесь нельзя оставаться. – Он махнул рукой на окно, за которым шумела вечерняя улица. – За нами гоняется правительство и главный гангстер континента… И Совет конструкций… – Он легонько встряхнул ее руки. – Пошли. Втроем… Надо убираться.
– Айзек, что случилось? – упрямо повторила она и тоже встряхнула его руки. – А ну, выкладывай.
Он отвел взгляд на секунду и снова посмотрел ей в глаза:
– У меня был гость…
Дерхан охнула, у нее округлились глаза. Но он медленно покачал головой, мол, это не то, о чем ты подумала.
