Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

того, в девяти других республиках люди со значительным преимуществом высказались за антикремлевские местные инициативы, такие как всенародные выборы президента в России и большую автономию, даже независимость, на Украине. Вместо того, чтобы наметить возможное решение из ситуации борьбы за власть между Кремлем и республиками, на что надеялся Горбачев, голоса 150 млн избирателей СССР лишь обнажили острые противоречия в стране[1300].

Самым сложным моментом для Горбачева могла бы стать широкая поддержка напрямую избранного президента России, что привело бы к еще большему усилению позиций Ельцина. Это лишь подчеркнуло бы контраст с Горбачевым, который уклонился от идеи прямых выборов федерального президента в 1990 г., тем самым лишив себя шанса получить народный мандат. Его чувствительность к этому вопросу стала очевидна вечером, когда были объявлены результаты референдума. «Если явится какой-нибудь безумец, чтобы спровоцировать распад нашего Союза, – сказал он журналистам, – это будет катастрофой для этой страны, для европейцев, для всего мира». На другом конце города Ельцин настаивал на том, что улучшить жизнь людей будет невозможно, пока существовала централизованная кремлевская система, представленная Горбачевым: «Она должна быть разрушена и должна быть создана новая, основанная на демократических принципах»[1301].

Никто не мог отрицать реальную угрозу, исходящую от Ельцина. На данный момент, однако, Горбачев сосредоточился на положительной стороне референдума: поддержке, которую он получил для нового Союзного договора. Месяц спустя, 23 апреля, в Ново-Огарево – роскошной правительственной резиденции в Подмосковье – Горбачев вместе с девятью руководителями республик, которые не бойкотировали референдум, пообещал подготовить договор о создании нового союза «Суверенных государств», а затем принять новую Конституцию. Было начато то, что по-разному называлось «9+1», или Ново-Огаревский процесс[1302].

Это событие стало также политическим театром Горбачева. Сторонники жесткой линии партии теперь были изолированы, а республиканские лидеры вернулись в лоно партии – даже Ельцин, который был вынужден играть вторую скрипку после советского президента, хотя он намеренно прибыл на встречу последним. Горбачев прочно сидел в кресле, спикер парламента Анатолий Лукьянов и Ельцин сразу же справа от него, в то время как все остальные сидели в алфавитном порядке территории, которую они представляли. Когда дело было сделано, наступил катарсис. Когда все сели ужинать, то был провозглашен тост за совместное достижение, а Горбачев и Ельцин чокнулись бокалами с шампанским. Российский лидер даже заявил, что Горбачев «впервые заговорил по-человечески». Казалось, это был момент облегчения, даже надежды. Их план состоял в том, чтобы подписать договор в течение следующих шести месяцев[1303].

Но партийное руководство испытало потрясение. На следующий день Горбачеву пришлось объясняться с Политбюро, а затем с 410 членами Центрального Комитета КПСС. Некоторые более молодые члены ЦК, в основном назначенцы Горбачева, фактически подготовили резолюцию с требованием его отставки и высказывались очень решительно против него. Горбачев был в ярости. Он прошествовал к трибуне и произнес сорокаминутную тираду, предупредив, что, если его вынудят уйти с поста, образовавшийся вакуум приведет к антиконституционной диктатуре: «Уже не только на словах, но и на деле предпринимаются попытки сбить страну с пути реформ, либо бросив в еще одну ультрареволюционную авантюру, грозящую разрушить нашу государственность, либо вернув ее в прошлое, к чуть подкрашенному тоталитарному режиму». Он показал, что атаки на него осуществляются с двух сторон – с одной стороны, нападает бескомпромиссная фракция «Союз» в Верховном Совете и некоторые партийные комитеты, а с другой – оппозиционное движение «Демократическая Россия», поддержавшее Ельцина. Когда в какой-то момент выступавшие с критикой стали чересчур рьяными, Горбачев воскликнул: «Ладно, я ухожу», – и просто вышел. В зале началось столпотворение, объявили перерыв, во время которого провели заседание Политбюро, решившее снять вопрос об отстранении генсека с повестки дня. Снова Горбачев воздержался от раскола партии, но полученное им в итоге большинство, голосовавшее за доверие ему (322 голоса против 13), вряд ли было способно скрыть зияющие трещины в руководстве партии[1304].

Перемирие с Ельциным также было временным. «Сейчас не время для тотальной конфронтации», – как сообщали, сказал Ельцин российским законодателям, объясняя, почему он согласился на новый Союзный договор. Один из его главных помощников Геннадий Бурбулис сказал, что главное достоинство соглашения заключается в том, что оно позволит правительству России «работать мирно» без вмешательства со стороны советских властей[1305]. Горбачев, со своей стороны, не сомневался, что их modus vivendi был фасадом. Он абсолютно не уважал Ельцина: «Этот человек живет только для одного, – сказал он Шахназарову 8 мая, – захватить власть, даже если он понятия не имеет, что с ней делать»[1306]. Месяц спустя Ельцин сделал еще один огромный шаг вперед к своей цели. 12 июня он был избран президентом России, набрав 59% голосов. Человек из Свердловска теперь получил народный мандат, который Горбачев отверг для себя, что еще больше подорвало авторитет советского лидера[1307].

Не случайно пять дней спустя премьер-министр Павлов сам бросил вызов Горбачеву, воспользовавшись отсутствием советского лидера на заседании Верховного Совета. Павлов, за которым последовали Язов и Крючков, произнесли страстные речи о кризисе, с которым столкнулась страна, и о неудачах Горбачева как лидера. Павлов продолжал требовать дополнительных полномочий, которыми до сих пор обладали только Горбачев или парламент, – например, выступать с законодательными предложениями, иметь большую роль в разработке экономической и социальной политики, а также контролировать центральные банки и налогообложение. Либеральный мэр Москвы Гавриил Попов 20 июня в частном порядке предупредил посла Мэтлока, что наступление Павлова было первым шагом к перевороту. Это сообщение передали через Буша Горбачеву, который был благодарен, но пренебрежительно сказал: «Это на 1000% невозможно». Он заверил президента, что держит этот вопрос «под контролем». На следующий день требования Павлова были отклонены в Верховном Совете 262 голосами против 24. Горбачев отругал своих министров, но предпочел никого не увольнять. Когда они с каменными лицами стояли рядом с ним, он с широкой ухмылкой сказал журналистам: «Переворот окончен»[1308].

Месяц спустя Горбачев и Ельцин устроили праздничный ужин по случаю утверждения проекта Союзного договора. Тем не менее это был компромисс, потому что Горбачев хотел сильной федерации с эффективным центральным правительством, которое продолжало бы обладать существенными полномочиями. Ельцин предпочитал гораздо более слабый союз, похожий на конфедерацию, что, очевидно, благоприятствовало бы России как доминирующей республике. Проект был больше по душе Горбачеву, потому что новое союзное государство сохраняло за собой ответственность за оборону, дипломатию и общий бюджет[1309].

Как и следовало ожидать, это вызвало очередной всплеск политического протеста со стороны партии консерваторов и военно-промышленного лобби – на этот раз выразившийся очень громко в «Советской России». Обращение «Слово к народу», подписанное, в частности, генералами Борисом Громовым и Валентином Варенниковым, предупреждало, что «Родина, страна наша, государство великое… гибнет, ломается, погружается во тьму и небытие… Как случилось, что