Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Столь же убийственным было то, что Горбачев разбрасывался невыполнимыми просьбами о помощи. Например, в марте он обсудил с Миттераном идею вступления в МВФ, подкрепленную пятилетним соглашением о предоставлении кредита в размере 15 млрд долл. в год. Затем, в середине апреля, он сказал Колю, что хочет получить 30 млрд немецких марок в виде двусторонней помощи и вклада Германии в многосторонние инициативы. В разговоре с Бушем той весной просьба Горбачева заключалась в предоставлении зерновых кредитов на сумму 1,5 млрд долл., которые Белый дом продолжал откладывать из-за поведения СССР в отношении ДОВСЕ, СНВ и стран Балтии. «Парень, похоже, этого не понимает, – сказал президент своим сотрудникам. – Похоже, он думает, что мы обязаны ему экономической помощью, потому что мы поддерживаем его политически. Мы должны преподать ему урок основ экономики. Бизнес есть бизнес. Займы должны предоставляться по разумным финансовым и коммерческим соображениям»[1318].
В мае Горбачев и Буш провели два продолжительных телефонных разговора, пытаясь заложить основы для встречи G7, которую Вашингтон категорически не хотел превращать в «сессию финансовых обещаний»[1319], и для саммита сверхдержав. 11-го числа Горбачев был совершенно откровенен в своем обращении: «Когда я обращаюсь к тебе, Джордж, за помощью, это потому, что я нахожусь в такой ситуации. Мне это действительно нужно». Президент был столь же прямолинеен: «В духе откровенности, наши эксперты не верят, что антикризисная программа Павлова достаточно быстро продвинет вас к рыночной реформе. Если будут предприняты дополнительные шаги в направлении рыночных реформ, тогда мы могли бы сделать больше и помочь, особенно с международными финансовыми организациями». Советский лидер не стал откладывать, попросив о прямых переговорах с G7 и приглашения для себя принять участие в Лондонском саммите[1320].
27 мая Буш выдвинул свою повестку дня московской встречи. «Михаил, как ты? Я звоню, чтобы сказать, что я действительно хотел бы поехать на саммит, если мы сможем достичь соглашения по ДОВСЕ и получить соглашение о СНВ». Оба вопроса все еще требовали существенной работы экспертов, и обычные вооруженные силы были особенно трудным вопросом, потому что американцы были в ярости из-за того, что Советы отступили от того, что было подписано в Париже. Буш, который обвинил в этом «изменение политической расстановки сил в Кремле», призвал Горбачева выйти из тупика и восстановить доверие, необходимое для завершения переговоров по СНВ. «Это было бы историческим шагом, и я очень хочу приехать в Москву. Михаил, я действительно хочу туда приехать». Президенту не терпелось возобновить работу по построению своего нового мирового порядка[1321].
В июне затор начал разрушаться. Американцы были удовлетворены советскими уступками по ДОВСЕ[1322]. Конгресс, обеспокоенный экономической ситуацией в СССР, благосклонно откликнулся на советскую просьбу о предоставлении кредита на зерно. Во многом это было связано с тем, что СССР наконец-то принял закон, разрешающий евреям эмигрировать, что позволило США отказаться от поправки Джексона–Вэника, запрещающей торговые отношения с коммунистическими государствами, ограничивающими права человека. А после того, как Германия и Франция присоединились к Италии, настаивая на приглашении Горбачеву принять участие в переговорах G7, премьер-министр Великобритании Джон Мейджор, принимавший саммит, публично предложил 6 июня направить официальное приглашение. Буш не возражал. В конце концов было решено, что лидеры G7 встретятся с Горбачевым отдельно в ходе обсуждения глав правительств вне официальной сессии. Горбачев был в восторге[1323].
Однако ситуация осложнилась после того, как 12 июня Ельцин был избран президентом России. Теперь у политики Буша в отношении СССР было два потенциальных фокуса. Неделю спустя, 20 июня, Ельцин прибыл в Вашингтон в качестве гостя Конгресса, и его приняли в Белом доме. Во время беседы, длившейся более полутора часов, Ельцин перечислил свой собственный список пожеланий, настаивая на том, что «я хочу иметь с вами прямые отношения», но он также открыто поддержал советского лидера. «Россия твердо стоит на стороне Горбачева. Я не могу действовать без него. Мы можем действовать только сообща. Уход Горбачева и приход какого-нибудь генерала были бы трагичны. Люди вышли бы на улицы, и началась бы гражданская война». Но Ельцин добавил: «Я не настолько пессимистичен. Это только разговоры». Со своей стороны, новый российский лидер произвел на Буша благоприятное впечатление. Он не только был «хорошо скроен и выглажен», в отличие от предыдущих помятых встреч, но и «Ельцин сказал всё, что мы хотели услышать, когда речь зашла о реформах»[1324].
Буш, однако, приложил все усилия, чтобы проинформировать Горбачева о том, что произошло; и на следующий день им удалось связаться по телефону. На вопрос советского лидера, доволен ли он этой встречей. Буш сказал: «Да, причем больше, чем при предыдущих контактах». Президент США признал, что «раньше меня беспокоила возможность далеко идущих разногласий между вами. Это могло и для нас создать неловкую ситуацию. Как Вам, надеюсь, сообщает ваш посол, я подчеркиваю ему, что по принципиальным, политическим вопросам Вы – мой человек, человек, с которым я работаю. Мне доставляет удовольствие совместная работа с Вами как с главой Советского Союза». В голосе Горбачева звучала уверенность: «Думаю, у нас состоялся очень хороший разговор – по содержанию, по духу дружбы и партнерства»[1325].
И вот 16 июля Горбачев вылетел в Лондон, чтобы получить столь необходимый заряд международного восхищения. Отголоски Нью-Йорка, декабря 1988 г., еще раз. «Его кортеж из лимузинов “ЗИЛ” носился по центру Лондона от одной встречи к другой, – сообщала «Нью-Йорк таймс», – и он полностью доминировал на сцене, затмевая, а в некоторых случаях и устраняя дебаты по другим вопросам», при встречах один на один с каждым лидером G7. Его приветствовали в оперном театре Ковент-Гарден, чествовали на приеме на Даунинг-стрит и наслаждались ужином с ним при свечах в Адмиралтействе,
