Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Не понимаю, что происходит с поэмой. Издатель заверил меня, что, вняв моим мольбам, он отправил два нумерованных экземпляра в «Сатердей» и «Кроникл», и он также пишет, что Артур Саймонз специально спрашивал у тебя разрешения поместить в твоей газете подписанную статью. Конечно, издатели — народ ненадежный. Во всяком случае, вид у них всегда именно такой. Но какая-то заметка, надеюсь, у тебя появится: ведь твоя газета (или, скорее, ты сам) — это в Лондоне большая сила, и, когда ты говоришь, все умолкают. Я, конечно, понимаю, что поэма слишком автобиографична и что подлинный опыт обычно нам чужд и оставляет нас равнодушными; но эти стихи исторгла из меня боль, это вопль Марсия, а не песнь Аполлона. Как бы то ни было, кое-что ценное в ней есть. Попробуй создай сонет из тюремной баланды. Это ведь не шутка.

Когда вернешься из Монте-Карло, дай, пожалуйста, знать. Мечтаю с тобой поужинать.

Что же касается комедии, дорогой мой Фрэнк, то я утратил главную движущую силу жизни и искусства — la joie de vivre [211]; это совершенно ужасно. Есть удовольствия, есть сладострастие, но радость жизни ушла. Я гнию заживо; морг ждет меня не дождется. Я уже присматриваю себе там цинковое доже. В конце концов я прожил чудесную жизнь, которая, увы, осталась позади Но поужинать с тобой это мне не помешает. Всегда твой

О.У.

Роуленду Стронгу {526}

Отель «Ницца» [Февраль — март 1898 г.]

Не могу передать, какое удовольствие доставило мне Ваше письмо, как хотелось бы мне, чтобы именно Вы откликнулись на мою «Балладу». Я имею уже несколько в высшей степени доброжелательных и неглупых отзывов о «Балладе», но ни один из них не растрогал и не вдохновил меня так, как Ваше письмо… Между тем нет ли у Вас сейчас свободных денег? Если есть, то не могли бы Вы одолжить мне 50 франков? Я сижу sans le sou [212] в ожидании денег от моего нерадивого издателя…

Оскар Уайльд

Роуленду Стронгу

Отель «Ницца» Вторник [Февраль — март 1898 г.]

Посылаю Вам экземпляр моей «Баллады», который Вы, надеюсь, примете вместе с добрыми пожеланиями автора… Это первое издание, им, отмечу с радостью, интересуются библиофилы, и оно высоко ценится в Лондоне: тираж был распродан в первый же день. «Баллада» имела большой успех, да и пресса не обошла ее вниманием.

Оскар Уайльд

Роберту Россу

[Париж] Среда [? 2 марта 1898 г.]

Дорогой мой Робби! Тысячекратное тебе спасибо за все, что ты для меня делаешь. Хоть ты католик ужаснейшего евангелического толка, ты, как настоящий маленький христианин, восседаешь посреди белоснежной райской розы {527}. Христос умер не для того, чтобы спасти людей, а для того, чтобы научить их спасать друг друга. Это, разумеется, грубейшая ересь, но это также и неоспоримая истина.

Я не прочел твоего письма к Констанс. Перечти его лучше сам. Вполне полагаюсь на твою деликатность, на твой такт и возвращаю письмо непрочитанным.

Неаполитанские события, во всей их наготе, таковы.

Четыре месяца Бози бомбардировал меня письмами, предлагая мне «кров». Он обещал мне любовь, признательность, заботу, обещал, что я не буду нуждаться ни в чем. Наконец я сдался: но, встретившись с ним в Эксе по дороге в Неаполь, я увидел, что у него нет ни денег, ни планов и что он начисто забыл все свои обещания. Он вообразил, будто я в состоянии добывать деньги для нас обоих. Я действительно добыл 120 фунтов. На них Бози жил не зная забот. Но когда я потребовал с него его долю, он тут же сделался ужасен, зол, низок и скуп во всем, что не касалось его собственных удовольствий, и, когда мои деньги кончились, он уехал.

Что же касается тех 500 фунтов, которые, как он клялся, составляют «долг чести» и тому подобное, то он написал мне, что признает эти деньги долгом чести, но, дескать, «сплошь и рядом джентльмены не возвращают своих долгов чести», это «вполне натурально», и никто не смеет подумать об этом ничего плохого.

Не знаю, что ты написал Констанс, но бесспорные факты таковы, что я принял предложение «крова», после чего обнаружил, что платить за все должен я, а когда платить мне стало нечем, меня бросили на произвол судьбы.

Это, разумеется, горчайший урок за всю мою горькую жизнь; это страшный, убийственный удар, но он не мог не быть нанесен, и теперь я понимаю, что мне не следует больше с ним видеться. Я не желаю его знать. Это ужасный человек. Всегда твой

О.У.

Карлосу Блэккеру

Отель «Ницца» [Почтовый штемпель — 9 марта 1898 г.]

Мой дорогой Карлос! Я не в силах передать Вам, как я был взволнован и растроган вчера вечером, увидев Ваш почерк. Если можете, приходите ко мне завтра (в четверг) в пять часов; если это неудобно, можно назначить какое-нибудь другое время, но мне непременно нужно увидеть Вас, пожать Вам руку и поблагодарить Вас за необыкновенную доброту Вашу и Вашей жены к Констанс и мальчикам.

Я тут живу совершенно один и занимаю, разумеется, всего одну комнату; но кресло для Вас найдется. Я не видел Альфреда Дугласа три месяца {528}; по-видимому, он на Ривьере. Не думаю, что мы когда-нибудь вновь увидимся. Дело в том, что если мы опять окажемся вместе, его месячное содержание уменьшится на 10 фунтов, а, поскольку он получает всего 400 фунтов в год, он счел за лучшее стать примерным мальчиком.

Я очень рад, что моя поэма имеет успех {529} в Англии. Почти месяц я держу для Вас экземпляр первого издания, который мне не терпится Вам вручить.

Она появится в апрельском номере «Меркюр де Франс» во французском переводе, и я рассчитываю издать ее здесь также и книгой — разумеется, ограниченным тиражом, но, как бы то ни было, это моя chant de cygne [213]; мне жаль кончать криком боли, стенанием Марсия, а не песнью Аполлона, но Жизнь, которую я так любил — слишком любил, — растерзала меня, как хищный зверь, и когда Вы придете, Вы увидите, в какую развалину превратился человек, который некогда поражал, блистал и был совершенно невероятен. Но французские писатели и художники ко мне необычайно добры, и я коротаю вечера, читая «Tentation» [214] Флобера. Вряд ли я когда-нибудь вновь возьмусь за перо: la joie de vivre ушла из меня, а она, наряду с силой воли, есть основа любого искусства.

Когда придете в отель, спросите господина Мельмота. {530} Всегда Ваш

Оскар

Леонарду Смизерсу

Отель «Ницца» [Почтовый штемпель — 20 марта 1898 г.]

Дорогой Смизерс, хорошо понимаю, как переживаете Вы смерть бедного Обри. {531} Ведь Вы, и только Вы, возродили его талант, благодаря Вам он стал известен, и за столь щедрое служение искусству и людям искусства Вам, конечно же, воздастся на небесах — но, увы, не в этом мире.

С Валлетом я еще не виделся. {532} Поскольку готов набор, я просто хотел узнать, во что обойдется публикация «Баллады» с французским переводом, если за дело возьметесь Вы и «Чизвик-Пресс». Сколько приблизительно стоит напечатать, скажем, 500 экземпляров? Если все это не слишком дорого, то что Вы думаете о стереотипном переиздании?

Взяли ли «Балладу» книжные лавки Смита? Если нет, то позаботьтесь, чтобы она была у них, и дайте объявление. Нельзя ли вложить в какой-нибудь солидный журнал листок с отзывами, как рекламируют, например, мыло и другие более полезные, чем мои стихи, вещи? Думаю, это пошло бы на пользу, во всяком случае как-то бы раздразнило читателя. Реклама в «Атенеуме» {533} превосходна. Так и чувствуешь себя чаем «Липтон». Всегда Ваш

О.У.

Редактору «Дейли Кроникл» {534}

[Париж] 23 марта [1898 г.]

Милостивый государь! Поскольку законопроект министра внутренних дел о тюремной реформе будет рассматриваться на этой неделе в первом пли втором чтении и поскольку Ваша газета единственная в Англии, которая проявила к этому важному вопросу неподдельный и живой интерес, прошу Вас разрешить мне, обладающему продолжительным личным опытом пребывания в английской тюрьме, изложить свой взгляд на то, какого рода реформ настоятельно требует нынешняя тупая и варварская система.

Из передовой статьи, напечатанной Вами примерно неделю назад, я узнал, что предлагаемая реформа сводится в основном к увеличению числа инспекторов и прочих чиновников, имеющих доступ в английские тюрьмы.

Такая реформа совершенно бесполезна, и причина этому очень проста. Инспекторы и мировые судьи посещают тюрьмы только для того, чтобы увидеть, насколько точно выполняются правила тюремного распорядка. Иной цели у них нет, а если бы и была, они все равно были бы не властны изменить в этих правилах даже одну закорючку. Ни разу ни один заключенный не получал от этих официальных визитов ни малейшего облегчения, не удостаивался внимания или заботы. Инспекции проводятся не ради помощи заключенным, а ради того, чтобы правила соблюдались неукоснительно. Задача инспекторов — обеспечить исполнение глупых и жестоких параграфов. И, поскольку надо же людям чем-то себя занять, они заботятся об этом ревностно. Заключенный, которому дали хоть малейшее послабление, страшится проверок, как огня. В эти дни надзиратели измываются над заключенными больше обычного. Цель, конечно, одна — продемонстрировать образцовую дисциплину.