Сочинения. Том 2 - Евгений Тарле

Рабочие «диктовать закон» хозяевам не могли при тех экономических условиях, о которых выше шла речь.

Скорее возможны были обратные явления. В середине ноября 1797 г. в Париже хозяева увеличили рабочий день плотников на ½ часа, одновременно уменьшив заработную плату. Плотники стали собираться и, как полиции показалось, намеревались «затеять борьбу со своими хозяевами». Полиция прибавляет, что будут приняты меры против смутьянов [70].

Наличность массы безработных могла не только в плотничьем промысле, но и в других промыслах побудить хозяев понизить плату, хотя и той, которую получали в среднем рабочие в 1797–1798 гг., совершенно не хватало на покрытие насущнейших нужд. Рабочие должны были покоряться; никакая стачка не могла быть успешна при том отчаянном состоянии, в котором находилась индустрия в это время. Но попытки противиться уменьшению рабочей платы в начале мая 1798 г. были. Мы узнаем о них из постановления центрального бюро парижской полиции от 7 мая 1798 г. [71] Бюро, ссылаясь на закон Ле Шапелье, воспрещает рабочим разных профессий собираться и вступать между собой в соглашения касательно размеров заработной платы, грозит зачинщикам карой закона и указывает на то, что никто не имеет права мешать другому работать по какой угодно цене. Бюро говорит об угрозах и насилиях, которые пускают в ход некоторые рабочие «разных профессий», желая помешать своим товарищам работать [72]; внимание рабочих обращается при этом еще на то обстоятельство, что подобный образ действий может «самих же рабочих довести до самой ужасной нищеты», так как все это «может способствовать прекращению работ или перерыву в работах» и т. д. Это соображение имело вполне реальный вес в глазах рабочих, ибо колоссальный перевес предложения труда над спросом бросался в глаза; если они все-таки сделали попытку, то, конечно, только вследствие безвыходного положения.

Нечего и говорить, что никаких последствий эта попытка не имела. Полицейское постановление является первым и последним дошедшим до нас известием об этом начинавшемся и сейчас же замершем движении. Постановление центрального бюро кончалось предложением полицейским комиссарам и коменданту Парижа пустить в ход силу в случае надобности. Но до этого не дошло. Ежедневные полицейские рапорты больше не упоминают об этой стачке.

Об увеличении заработной платы в громадном большинстве отраслей промышленности нельзя было и думать, так как мы уже видели из предшествующего, что производство сокращалось. Но в тех редчайших случаях, где почему-либо хозяевам было выгодно продолжать свое дело, рабочим удавалось иной раз путем стачки добиться некоторого повышения платы: когда наборщики газеты «Courrier républicain» потребовали увеличения сдельной платы за одну форму с 200 ливров до 450 ливров ассигнациями, то владельцы сначала отказались, а потом уступили ввиду немедленно начавшейся стачки [73]. Конечно, подобное повышение платы все-таки не было соразмерно с чудовищно поднявшимися ценами на предметы первой необходимости; но и оно было возможно только в этом случае, где немедленно требовался штат подготовленных технических людей. Настаивать на повышении заработной платы в промышленных заведениях, которые осаждались толпами безработных, умолявших взять их, было, повторяем, совершенно немыслимо.

Положение таким образом для рабочей массы создавалось совершенно безвыходное.

И ропот, по отзыву полиции, стал приобретать слишком серьезный характер. Рабочие не переставали приписывать правительству свои бедствия [74]. В конце декабря 1795 г. произошло еще резкое падение ценности ассигнаций: за золотой луидор стали давать по 5200 ливров ассигнациями, другими словами, один металлический ливр стоил уже даже не 185, как в начале месяца, а 260 ливров ассигнациями. Рабочие тогда собирались потребовать, чтобы им вместо 100 ливров ассигнациями, которые они получали, хозяева платили 1 ливр металлический [75], заявляя, что иначе они все прекратят работу. Конечно, им не сделали этой уступки, которая равна была бы увеличению их платы в 2 3/5 раза, и угроза рабочих тоже осталась невыполненной, а между тем припасы вздорожали еще более сообразно с этим новым падением ассигнаций. Отчаянные проекты перерезать поголовно всех спекулянтов, махинациям которых приписывалось обесценение ассигнаций, не прекращаются с тех пор в рабочей среде; рабочие хотели начать истребление менял, находившихся в Пале-Рояле [76], и полиция принимала меры к их охране.

Все попытки собраться большой массой в зародыше пресекались полицией. Да рабочие и ограничивались предположениями. Так было, например, и с предполагавшимся собранием относительно самоубийств. Самоубийства с целью спастись от мук голода настолько участились, что рабочие именно под влиянием этого [77] хотели было собраться (еще 19 мая 1795 г.) в Сент-Антуанском предместье; они растерянно говорили только, что «рано или поздно нужно, чтобы их страдания окончились», не выставляя никакой программы действий или даже порядка дня. Предположенное собрание и не состоялось.

Полиция не спускала глаз с Сен-Марсельского и Сент-Антуанского предместьев.

В провинции положение было не лучше: в Бордо хлеб стоил весной 1795 г. (еще до неслыханного падения курса, разразившегося в конце 1795 г.) 20 су фунт, в других департаментах — 20, 30, даже 40 су (в Конвенте раздавались голоса, утверждавшие, что цена хлеба в департаментах доходила уже в марте 1795 г. до 50 су фунт [78]); к сожалению, нет точных указаний, где именно хлеб оказался дороже всего. В Бордо было неспокойно.

Брожение в мастерских скобяных товаров началось в январе 1795 г.; 24 января 1795 г. четверо лиц, владевших этими мастерскими, явились в муниципалитет с жалобой, что рабочие не дают им покоя, требуя возвышения платы, хотя и теперь уже они получают в 3 раза более, нежели в 1790 г. (а не в 1½ раза, как требовалось согласно закону о максимуме, отмененному всего за месяц до того [79]). Муниципалитет никаких мер против рабочих не предпринял и даже хозяевам не разрешил (на основании закона Ле Шапелье) собраться, чтобы обсудить меры борьбы с рабочими.

В течение ноября и декабря 1795 г. волновались в Бордо рабочие, служившие у предпринимателя, заведовавшего городским освещением. В середине декабря они объявили, что забастуют, если предприниматель откажется платить по 10 ливров в день и выдавать по фунту хлеба каждому рабочему. К ним примкнули и трое заведующих работами, которые требовали ежедневной платы в 40 ливров, и даже главный управляющий (régisseur), потребовавший 80 ливров в день [80]. Предприниматель обратился к муниципалитету, и было решено передать дело на заключение финансового комитета. Полная невозможность существовать на 3–4–5 ливров в день бросалась в глаза: угрозы ни к чему не привели бы, ибо в самом деле рабочим грозила голодная смерть ввиду полного обесценения ассигнаций.

В мае 1797 г. опять началось стачечное движение среди рабочих веревочных мастерских в Бордо. Муниципалитет выслушал рабочих, пришедших «в большом количестве» с целью изложить требования, предъявленные к хозяевам (речь опять, как и в 1794 г., шла о повышении заработной платы), и «статья за статьей» прочел им вслух и снабдил разъяснениями закон Ле Шапелье, воспрещающий стачки [81]. Но это не помогло. Стачка (начавшаяся прежде всего в мастерской Ravezie) продолжалась. Тогда муниципалитет на основании того же закона Ле Шапелье постановил предать суду стачечников. Стачки муниципалитет называет при этом «самым губительным для промышленности беспорядком», истощающим народное богатство. «Непропорциональное» повышение заработной платы может лишь сделать предметы первой необходимости дорогими и затруднять конкуренцию французских товаров с заграничными; всякое регулярное правительство борется с такими злоупотреблениями, как стачки и т. д. [82]

Тотчас после падения Робеспьера прорвалось долго сдерживаемое неудовольствие и в Париже.

В Париже рабочие не скрывали своего неудовольствия по поводу максимальной расценки заработной платы, установленной муниципалитетом, и Комитет общественного спасения сам признал, что эта расценка не находится в соответствии с ценами на предметы первой необходимости [83].

Дело дошло до того, что рабочие, работавшие по сплаву леса, возмутились и забастовали, требуя увеличения заработной платы, и полиции пришлось восстановлять порядок. Их примеру последовали рабочие-булочники, которые объявили, что не могут работать за меньшую плату, нежели 18 ливров в неделю. «Они доставляют больше всего забот полиции», — читаем мы в полицейском рапорте 1794 г. [84].