Второй брак Наполеона. Упадок союза - Альберт Вандаль

Когда результат выборов стал известен, в Петербурге поднялась целая буря негодования. Никогда еще салоны не оглашались такой бранью по адресу Франции. “Это время, – писал позднее Коленкур, – было одним из самых трудных, какие только приходилось мне переживать здесь”.[588] Как и всегда, спокойствие государя составляло полный контраст со взрывом враждебных чувств в обществе. Александр все еще старался никаким внешним проявлением не выдавать своего сочувствия общественным страстям, влиянию которых с каждым днем поддавался все более. Впрочем, можно думать, что он смотрел на происшедшее событие с меньшим страхом, чем его окружающие. Не предвидел ли он, со свойственной ему прозорливостью, что Бернадот, водворившись в Стокгольме, не сделается послушным орудием императора; что он не будет работать на него, что на шведском троне недовольный императором, не склонный к повиновению француз будет для России полезнее всякого другого соискателя? Что такова была его затаенная мысль, доказывает то обстоятельство, что еще в Париже немедленно же явился к маршалу один из его офицеров с поздравлениями и чуть ли не со словами: добро пожаловать. Ответ на это приветствие не заставил себя ждать. Он пришел в Петербург окольными путями. Еще до отъезда из Парижа Бернадот признался, что намерен принести с собой на Север безусловно мирные стремления. Он склонялся к мысли, что лучший способ служить усыновившей его родине – это не поддаваться воинственным стремлениям партии, которая пользовалась его именем и выставляла его, как будущего мстителя за Швецию. “Я знаю тернии этого положения, – сказал он, говоря о своем новом сане. – Я избран небольшой партией, и не ради моих прекрасных глаз, а как вождь, с условием, которое обходят молчанием, – отвоевать Финляндию. Но начинать из-за этого войну было бы безумием, к которому я не приложу своих рук”.[589] Эти слова были сказаны в присутствии Меттерниха, который передал их в Вену. Там они дошли до Шувалова, сообщившего их в Петербург, где они послужили первым оправданием надежд Александра. Несмотря на то, что это сообщение почти успокоило царя, все-таки его встревожил и рассердил подмеченный им у императора умысел доставить себе новые средства к нападению и диверсии, – его стремление окружить Россию врагами, сплотить и поднять против нее второстепенные государства Севера и Востока. Под давлением этой мысли его недоверие усилилось и дошло до ожесточения, и результатом авантюры, открывшей путь к престолу Бернадоту, было то, что неприязнь России к нам возросла, а Швеции мы не приобрели.

IV

В отношениях Наполеона и Александра была одна особенность: всякое вновь возникавшее между ними трение тотчас же отражалось на болезненно-чувствительном пункте их политики. Так было и с событиями в Швеции: они ухудшили польский вопрос; они обострили его и сделали более жгучим. Правда, в своих любезных, но бессодержательных письмах, императоры считали бесполезным возвращаться к нему, воздерживались возобновлять уже исчерпанный спор. Но в сокровенных мыслях каждого из них. Польша с каждым днем занимала все более важную роль. И тот, и другой, прекрасно сознавая, что им придется воспользоваться ею в предстоящей борьбе, снова сделали ее предметом своих сокровенных планов; они старались втихомолку кое-что подготовить там в свою пользу, и сделали еще шаг вперед на пути враждебных интриг в стране, где предполагали встретиться и где в глубокой тайне друг от друга работали бок о бок.

Считая, что война делается все более вероятной, Наполеон обстоятельнее рассматривает средства, которыми ему придется пользоваться, и, мысленно заглядывая в арсеналы, где его политика держит всегда готовое к бою оружие, он прежде всего останавливается на Польше. Он думает о том, какую выгоду может он извлечь из варшавян и их соотечественников в России в том случае, если вспыхнет война. Он думает, что для того, чтобы возбудить мужество поляков, чтобы заставить их служить его целям, полезно будет дать им понять, что воскресение их родины, в том виде, как они сами понимают это, – не призрак, а дело вполне возможное. Он думает, что восстановление Польши, до сих пор допускаемое им только, как условная возможность, займет в войне с Россией, быть может, первое место. Но эта мера влечет за собой разного рода вопросы и затруднения: нужно заранее обсудить их, подготовиться к ним, составить новую карту Европы – словом, обставить дело так, чтобы Польша вполне естественно могла найти и снова занять в ней прежнее свое место, и только теперь идея, которую доселе так часто и так неосновательно приписывали Наполеону, впервые принимает в его уме определенную форму; только теперь срывается она у него с языка. 20 сентября в присутствии Меттерниха, который, по обыкновению, наблюдает за ним и подслушивает его мысли, он решается сказать: “В тот день, когда я вынужден буду начать войну с Россией, у меня явится сильный и ценный союзник в лице польского короля”.[590]

Теперь мы видим, что этими словами он оправдал упорное недоверие к нему Александра. Но нужно заметить, что, если бы он мог читать мысли царя, он нашел бы в нем свой собственный замысел, дошедший, по меньшей мере, до той же степени развития. В это время Александр склонен был искренно и серьезно следовать советам Чарторижского; он сам не прочь был осуществить мечту варшавян, сам хотел преобразовать и присоединить к себе Польшу и воспользоваться ею, как орудием нападения, т. е., свершить дело, в намерении осуществить которое он постоянно подозревал и обвинял Наполеона. Незадолго до этого он постарался найти себе для сношения с поляками новых посредников в самой Польше. Несколько влиятельных лиц были осведомлены о его планах и посвящены в подробности дела. Его проект получил настолько определенный и солидный характер, что вскоре о нем заговорили в известных кругах, и слух о нем не мог не дойти до наших агентов. Один из них, отправленный наблюдать за границами Австрии, Турции и Польши, проезжая в ноябре через Варшаву, пишет оттуда, обращая наше внимание на то, что существует план, которым страшно увлекается русский император и который не встречает возражений в провинциях русской Польши. План этот, – восстановление польского королевства, сохраняющего свою независимость и свои привилегии, но навсегда присоединенного к Российской империи, подобно тому, как в настоящее время Италия присоединена к Франции. Разработка этого проекта поручена графу Яну Северину Потоцкому. Несмотря на усилия русских скрыть его, он получил здесь широкую огласку. Он не особенно улыбается им, но он слишком льстит их эгоизму и их ленивой беспечности, чтобы не найти сторонников среди знатных вельмож русско-польских провинций, которые весьма склонны отнестись к нему сочувственно. К тому же, он найдет сильную поддержку в фанатически настроенных греках. Имеется в виду пригласить великое герцогство Варшавское присоединиться к большей половине прежней Польши. Таков план, который Россия намерена осуществить при первом сигнале войны, и было бы крайне важно заблаговременно выступить с подобным же планом, ибо такое выступление разделит поляков на две партии, и, по меньшей мере, вызовет между ними раздор”.[591]