Второй брак Наполеона. Упадок союза - Альберт Вандаль

Старому князю Меттерниху не доставало необходимой гибкости, чтобы вести игру, подобную той, какую с таким искусством вел его сын; он не сумел (удержаться в равновесии между Францией и Россией – так, чтобы, не переходя на сторону Франции, только немного склониться к ней. Сначала князь более, чем следовало, склонился к французам, но затем, не встретив с этой стороны поддержки, грузно опустился в объятия России. Несмотря на то, что русские победой при Батине и занятием крепостей блестяще закончили войну на Востоке, он все более цеплялся за надежду убедить их быть более умеренными и ограничить свои требования на Дунае, предлагая им за это союз гарантии в других местах.

Как мы видели, увлечение князя было подмечено Шуваловым, получившим приказание воспользоваться этим обстоятельством. Чтобы завязать более близкие отношения с князем Меттернихом, Шувалов подружился с Гюделистом, доверенным лицом князя, чиновником, занимавшим высокое положение в государственной канцелярии. “Живя на положении путешественника, – писал Шувалов, – я пригласил Гюделиста пообедать к себе, запросто. Он пришел; вероятно, получив на это разрешение”.[594]

Во время обеда завязался разговор, пошли на откровенности, и Гюделист кончил тем, что сказал, что, если бы Россия пожелала сблизиться, Австрия не прочь сделать полпути в этом направлении.[595] На эти слова петербургский кабинет немедленно же ответил предложением тайного договора. По виду дело шло о самом скромном акте. Оба двора– должны были дать простое обязательство “ни в каком случае не оказывать помощи”[596] третьему лицу при нападении на одного из них. Но мысль русских шла дальше их письменных предложений. Шувалову было поручено, одновременно с представлением проекта о договоре, возобновить предложение “об обмене восточной Валахии на некоторый части Польши”.[597] В Петербурге думали, что таким путем было бы положено необходимое начало для дальнейших соглашений. К тому же, недурно было приучить австрийцев к мысли отказаться от своих польских территорий и сделать их предметом торга. Кроме того, там говорили себе, что, раз Австрия будет связана подписью или каким-нибудь договором, не трудно будет привлечь ее окончательно на свою сторону; что, если бы возродились прежние дружба и доверие, получилась бы возможность во всех событиях идти дружно рука об руку. Эта сокровенная мысль выходит наружу в частном письме канцлера Румянцева Шувалову, которое было полно лести и любезностей по адресу князя Меттерниха и его правительства. “Его Величество, – пишет Румянцев, – в некотором роде уже предупредил шаги, только что сделанные венским двором навстречу петербургскому. Тем лучше, Дружба императоров, ввиду того, что оба они отлично сознают ее пользу, сделается от этого только прочнее. Вот все, чего я желаю. Император очень доволен вами, граф, и надеется, что вы доведете до конца так хорошо начатое вами дело. Благоволите поблагодарить князя Меттерниха за его добрую память обо мне. Я с удовольствием вспоминаю время, проведенное в его обществе, и охотно признаюсь всем, что часто пользовался его светлым умом и опытностью. Сколь был бы я польщен, если бы нам обоим суждено было возвратиться к былому счастливому времени, когда оба кабинета ничего не предпринимали без общего согласия”.[598]

Начатые такими любезностями переговоры пошли быстрым темпом. Меттерних-отец сделал доклад императору Францу, который одобрил его поведение и предоставил ему действовать. Единственным затруднением был вопрос о княжествах, переговоры о которых Австрия хотела вести параллельно с вопросом о союзе. Австрия желала добиться от русских, чтобы они дали ей обещание отказаться от некоторых требований, или, по крайней мере, допустили ее сделаться посредницей между ними и турками и предоставили ей право высказать свое мнение об условиях мира. Шувалов не был уполномоченным брать на себя какое-либо обязательство в этом роде. Тем не менее, австрийское министерство было не прочь заключить союз. Договор о простом нейтралитете был на пути к тому, чтобы превратиться в договор о взаимной обороне, и все было направлено к возобновлению союза между обоими древними императорскими дворами, когда неожиданное возвращение Меттерниха-сына, вступившего немедленно по приезде в управление делами, положило всему конец.[599]

Предупрежденный о готовящемся, Меттерних, не теряя ни минуты, помчался, чтобы покончить со всем этим. Только на самое короткое время заехав в Вену, он тотчас же отправился в Штирию, где находился император Франц; добился, что слабохарактерный монарх признал недействительными “предварительные” переговоры с Россией и убедил его отклонить русские предложения. После этого Меттерних вернулся в Вену, повидался с Шуваловым, и в любезном до приторности разговоре, уснащенном самыми изысканными фразами, но, тем не менее, вполне ясном, разрушил надежды русского посла. Австрия, сказал он ни с кем не может связывать себя обязательствами. Он утверждал, – и это была правда, – что не подписывал с Францией никаких обязательств, что его политические и личные симпатии влекут его к Петербургу. Но, прибавил он, настало ли время сбросить маску и обнаружить эти чувства? Далее он продолжал, что дружба между австрийским и русским государями существует спокон веку, что их взаимное доверие покоится на вековых традициях тесной дружбы и общности интересов. К чему же, в таком случае, компрометировать себя договором, который не ускользнул бы от внимания Наполеона? Что же касается обмена территорий, то Меттерних отклонил это дело с не меньшей энергией, чем Шувалов предлагал. Словом, он прекратил переговоры, вернул себе полную свободу действий и освободил Австрию от уз, которыми она так опрометчиво хотела опутать себя.[600]

Вне себя от такого несчастного оборота дела, Шувалов подумывал было ополчиться против Меттерниха, поискать других путей и действовать помимо и против министра. Конечно, при венском дворе, в этом оригинальном кругу, где скрещивалось столько разнородных влияний, можно было бы поискать посредников обоего пола, которые могли бы повлиять на императора. Император любил свою жену, высоко ставил сестру императрицы – эрцгерцогиню Беатрису, сохранил некоторое расположение к старику Меттерниху, охотно советовался с графом Зичи и не переставал выказывать непонятную слабость к своему секретарю Бальдачи, которого все считали злым гением династии. Шувалов подумал обо всех этих лицах, а затем еще и о других. Однако, перебрав всех, он убедился, что среди них нет никого, кто отвечал бы условиям, необходимым для того, чтобы довести до желанного результата порученное ему щекотливое дело, и кто мог бы подорвать кредит могущественного министра. В депеше, в которой он изливает свою досаду и признается, что дело его проиграно, он несколькими бойкими штрихами, посвященными каждому из этих лиц, набрасывает картину, не особенно лестную для приближенных монарха. “Императрица, говорил он, очень умна и желала бы вмешаться в дела, но ее августейший супруг устраняет ее от них. Князь Меттерних не пойдет открыто против сына, не говоря уже о том, что он может сказать императору только выученный заранее урок, да и тот наполовину забудет. Гюделист только у князя имеет значение. Эрцгерцогиня Беатриса боится вмешиваться в дела и не желает видеть своего имени в Moniteur'e. Граф Сикинген моя бы еще замолвить слово, но он в хороших отношениях с лицами, преданными графу Меттерниху. Остальные ничего не могут сделать, исключая Зичи, которого нужно подкупить, и Бальдачи. Но это уже последнее средство”.[601]