На солнце и в тени - Марк Хелприн

Защищенная от любых пришельцев своей золотой звездой, с лицом, озаряемым светом более доброжелательным, чем на любой сцене поблизости – а их было много, – она терпеливо ткала, и Гарри подумал, хотя и не мог это объяснить, что она будет заниматься этим удовлетворенно и вечно. Он заставил себя идти, пока не оказался у двери на 43-ю улицу. Дождь начал стихать. Через пару мгновений он снова будет на улице, в невидимых облаках воздуха, которые часто задерживаются после ливня. В гармонии, порождаемой диссонансом, доносился гул аркады, подобный шуму пропеллера самолета, неподвижно стоящего на взлетно-посадочной полосе и готового отпустить тормоза и рвануться вперед. Подобно тысячам стеблей освещаемой солнцем пшеницы, связанным в снопы, вращающиеся лопасти винтов невидимы по отдельности, образуя единый блестящий диск. Эти настойчивые, всеохватные частота и громкость, возвещающие десантнику, что он будет вознесен вверх, присутствовали в звуке, который он слышал в золотой аркаде.

Пока шквальный ветер чертил темные линии на воде, обычно испещренной барашками, Вандерлин бездействовал у себя в кабинете, следя за паромами, тащившимися сквозь завесы дождя. Не в состоянии работать, он оперся локтем на стол, поддерживая рукой подбородок, а затем уронил руку и нервно застучал большим пальцем по дереву, словно пришел к какому-то заключению. Порой сердце у него ухало, словно в кровь попадал воздух.

Он нажал на первый рычаг интеркома.

– На какое время у меня назначена встреча с адвокатами? – спросил он, имея в виду Сазерленда и Дуайта, своих личных поверенных.

– У вас не назначено, – донеслось в ответ.

– Вот как, а я думал, что назначил. Пожалуйста, позвоните им.

Через минуту секретарь сообщил, что они на линии.

– Когда можешь со мной увидеться? – спросил Вандерлин у Сазерленда, который был когда-то перепуганным мальчиком, оказавшимся в соседней комнатке в их первый день в Гротоне, – перепуганным, как Вандерлин позже будет рассказывать ему на бесчисленных семейных собраниях, потому что его экстрасенсорное восприятие сообщило, что в будущем ему придется довольствоваться Принстоном. По тону Вандерлина Сазерленд понял: тот хочет, чтобы встреча состоялась как можно скорее.

– Когда бы ты хотел?

– Сегодня.

– Я сейчас свободен. Обычно в это время я стараюсь пообедать. Ты где?

– В офисе.

– Если выстрелишь собой из пушки, будешь здесь через минуту. Открыть окно?

– Брось, Писклявый. – Люди их положения называли друг друга такими кличками, не боясь, что это могут услышать неотесанные иммигранты и насмехаться над их классом.

– Как только сможешь добраться. Я сегодня не так сильно занят.

– Не могу ждать.

– Уверен, что так оно и есть.

Когда дождь перестал, Гарри посмотрел на часы в витрине магазина на другой стороне улицы и, поняв, что не опаздывает, без спешки отправился в путь. Он медленно шел на юго-восток, к заливу Кипс, по тихим кварталам особняков, неподверженным лихорадке центра.

У дождя, однако, имелся еще один заряд, и он воспользовался им, вдруг обрушившись наземь, словно хор отбойных молотков, когда Гарри переходил через Парк-авеню в районе 30-х улиц. Не желая промокнуть или замерзнуть, Гарри побежал к первому широкому входу, попавшемуся ему на глаза, уменьшенному неоклассическому монументу в полуквартале от Лексингтон. Он не успел разглядеть, что это такое, но, как только вбежал, понял, что это отель, один из многих в этом районе, со средними ценами, в основном для бизнесменов и мало кому известный. Можно было предположить, что подобным заведениям недостает элегантности и что они не составили себе имени.

Но Нью-Йорк – это город лежащих на поверхности тайн, и этот отель, название которого для Гарри осталось неведомым, оказался сверхъестественно роскошен. Вход был таким темным, что показалось, будто он вошел в пещеру или разом ослеп. Темнота поминутно прояснялась грозой, бушевавшей над Манхэттеном. Очередная молния, разражаясь, фиксировала неподвижную картинку, остаточное изображение которой помогало двигаться в темноте.

Стола регистрации там не было. Не было и швейцаров или посыльных. Справа располагалась стойка, за которой сидели несколько человек, поглощенные разговором. Слева, двумя ступеньками ниже, была зона отдыха, где с одной стороны горел необычный камин. Два ряда газовых языков пламени в фут или более высотой тянулись на десять футов в очаге, сложенном из черного сланца. Давление газа, выбрасывавшее языки пламени на фут в воздух, по шестьдесят в каждом ряду, еще и заставляло их неистово танцевать. Их тепло согревало, но не было слишком сухим, а пляшущий свет, единственная иллюминация в большом помещении, изменял все вокруг, сам постоянно двигаясь.

Гарри спустился на две ступеньки и присел в кожаное кресло рядом с языками пламени, оказавшимися теперь на уровне глаз. Здесь можно было как следует обсохнуть, пока рассеивается буря. Время у него было. На ступеньках появилась официантка. Она держала под мышкой поднос и больше походила на школьницу, чем на официантку.

– Чего бы вы хотели? – спросила она.

У Гарри возникло чувство, какое, должно быть, испытывает попавшее в ловушку животное, – чтобы оставаться на месте, нужно было потратить деньги на то, чего ему не надо. Она спрашивала о своеобразной ренте, но, чтобы арендаторы сохранили лицо, приносила им что-то на подносе. Пить, особенно для Гарри, было слишком рано, но он должен был заплатить арендную плату.

– Какое у вас есть виски? – спросил он.

Она назвала с полдюжины сортов. Он подумал, черт с ним, с тем, что ему нельзя пить, выбрал один и попросил еще и стакан воды. Такое он наблюдал в «Коннауте»[178], среди людей, которые, казалось, знали, что делали. Быстро вернувшись, она поставила виски и стакан воды на низкий столик у колен Гарри, взяла деньги и ушла, блеснув улыбкой до ушей. То, что у такой маленькой женщины оказалась такая широкая и шокирующая улыбка, приводило в замешательство. Гарри выпил виски, а затем немного воды. Выждал несколько минут, а затем повторил. Он рассчитал, что содержимого стаканов ему хватит минут на двадцать, этого времени вполне достаточно, чтобы обсушиться, особенно у огня, а затем придется отправиться на паром в Уихокен. Он закрыл глаза и погрузился в сон, как спят между станциями пассажиры, в поверхностную дремоту, которая не мешает следить за расписанием. Шум огня делил время на точные отрезки, которые он каким-то образом осознавал.

Словно по команде, он открыл глаза, и свет прояснил его мысли. Напротив него в кресле, бывшем близнецом его собственного, сидел человек, глядевший на пламя, развернувшись к нему на три четверти. Лицо у незнакомца было длинным, сильным и тощим. Даже в ресторане среди майского сада в Антибе видно было бы, что последние полгода он сражался в пустыне или в степях, во всяком случае, так показалось Гарри, который в то же время подумал, что перед ним мог быть венгр или тюрк. Хотя лицо у него было европейским, в нем было и что-то неуловимо азиатское. Оно говорило о безвестных местах, затерянных во времени, о жилистых и обветренных монголах, сарматах, казахах и финнах.

Он был одет в твидовый пиджак и темно-серые брюки. Его поредевшие волосы были напомажены, от его очень крупных, белых и прямых зубов с возрастом отступили десны. Глянув на его руки, Гарри по их размеру и очертаниям сухожилий понял, как мощна их хватка. Он внушал своего рода страх, но Гарри почувствовал к нему расположение. На нем были круглые роговые очки, паспорт Лиги Плюща, но красновато-оранжевого оттенка. Гарри никогда не видел таких оправ.

У него был отсутствующий взгляд беженца, десятки тысяч которых хлынули в Нью-Йорк. Хотя Гарри немало видел и испытал, он избежал трагедии, которую перенесли и продолжали переносить столь многие люди. Гарри к этому человеку влекло как магнитом, но почтительность к нему внушалась не только возрастом, но и тем, что он пережил. Он неотрывно смотрел в огонь, словно ожидал ответа на вопрос, который не был задан.

Человек краем глаза заметил, что за ним наблюдают. Он повернулся к Гарри, как бы спрашивая: чего ты хочешь? И Гарри без слов посмотрел на него, словно отвечая на вопрос, который не был поставлен. Незнакомец пожал плечами. Когда он указал на пламя, его левая рука двинулась почти так же, как если бы он рассыпал крошки для голубей.

– Вся моя семья, – сказал он. – Как могли это здесь поставить?

– Что поставить? – спросил Гарри.

Тюрк глянул в его сторону, чтобы удостовериться, что Гарри в самом деле не знает и достоин того, чтобы ему рассказать.

– Вот это, – сказал он, снова указывая на огонь. – Это установка из крематория. Один в один.

– Точно? – спросил Гарри.

– Точно.

– Вы уверены?

– Уверен.

– Как могли поставить такую штуку в баре отеля? – спросил Гарри.

– Об этом-то я и спрашиваю.