Молочная даль - Александр Малов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Константин на плаву держаться не мог и бездна, тянущая его вниз, казалось поистине бесконечной. И конца этому видно не было.
2
«Покалеченное тело калечит и разум – вот к какому выводу приходил Костя, вспоминая все те взгляды прохожих со стороны – Люди больше не принимают меня за своего. Те, кого считают своими, всегда передвигаются, используя свои ноги. Те, кого считают своими, могут держать вилку в руках куда дольше двух секунд. Те, кого считают своими, могут говорить членораздельно и не ловить косые взгляды за свою непохожесть. Да, быть своим означает быть похожим. Быть стадом, если на то пошло. Но если ты не часть этого стада, то ты не человек. Ты – чуждый общей модели поведения. Кто-то, кого легче изгнать, нежели понять. Потому, что нет ничего проще, чем отойти подальше от прокаженного. Нет ничего сложнее, чем понять, что эта проказа на деле не больше, чем грязь на лице.
– Но удел пловцов плавать, а я уже не пловец. Я медуза. Нет, я нечто более ужасное. Я – Франкенштейн»
И сейчас, глядя в потолок, юноша представил себе, как очередная вспышка молнии пробивает крышу над его домом и пронзает его, точно так же, как когда-то она пронзила и оживила мертвую плоть в лаборатории Виктора Франкенштейна. В таком случае, конечности Кости снова пришли бы в движения, а парализованные мышцы были полностью свободны от сковывающих их оков. Конечно же, подобное едва ли могло повториться сейчас, однако эта ассоциация с знаменитым чудовищем по-настоящему повеселила юношу. Сейчас он желал этого. Желал вспышек и раскатов, взрывов и искр.
«Все, что угодно, только лишь дайте мне шанс встать на ноги. Прошу. Умоляю. Дайте мне шанс или убейте меня. Пронзите меня молнией. Пронзите меня молнией. Пронзите. Пронзите! Пронзите!!!»
И если бы Костя мог засмеяться, он непременно бы разразился искренним смехом, которого так давно никто не слышал.
И не услышит.
Однако спустя некоторое время, словно услышав мольбы подростка, раскаты грома начали буквально взрывать его барабанные перепонки. И тут стало не до шуток. Своим шестым чувством Костя вдруг понял: громыхания за окном стали достаточно сильными, чтобы почувствовать что-то не ладное. Вернувшись в реальность и прислушавшись получше, мальчик с ужасом осознал: сокрушительные удары молнии раздаются не за пределами дома – они раздаются внутри. Не имея возможности встать с кровати, юноша был вынужден стать невольным слушателем того разгрома, что сотрясает весь дом за дверьми его комнаты.
«Что за черт? – пронеслось в голове подростка – Ограбление? К нам проникли грабители? Но почему тогда они создают столько шуму? И где сейчас папа? Черт возьми, что случилось с папой?»
Последний раз Костя видел отца несколько часов назад, кажется в десять или в половину одиннадцатого вечера, когда тот приехал домой после своей очередной вылазки. Куда и зачем уезжал отец изо дня в день, подросту было не ведомо, но одно ему было известно наверняка: отец изменился. Сегодня он почти сразу же уложил сына в кровать, даже не дав последнему возможность принять ванну. Он уложил Костю так, словно хотел поскорее покончить с еще одной головной болью: небрежно и молча, будто бы мешок с картошкой.
Отец никогда не вел себя прежде подобным образом. Конечно порой Костя видел в глазах отца очевидную истину – он устал. Устал от этой жизни и даже от собственного сына. Костя никогда не винил в этом своего отца. Он прекрасно знал, что является обузой, обузой до конца своих дней и каждый раз, думая о поведении отца, юноша спрашивал себя: а как бы поступил он сам? Как бы он жил, будучи вдовцом и потеряв едва появившегося на свет ребенка? Как бы он жил, чему бы радовался в этой жизни? И как бы он жил, зная, что единственное, чем он может похвастаться перед друзьями, так это своим мастерством в смене подгузников взрослому сыну? И Костя знал ответ на все эти вопросы куда лучше других, потому что пример этой жизни был его родной отец. И в лучшем случае подросток бы свихнулся. А в худшем – вздернулся.
Однако, даже несмотря на это, сейчас для Кости было очевидно – поведение отца стало другим. По-настоящему другим.
И это не на шутку пугало.
3
В последнее время для Константина Громова изменилось слишком многое. Возможно окружающие этого не замечали, но постоянное наблюдение за отцом с каждым новым днем вызывало у него все больше вопросов. Отец исхудал и почти ничего не ел. Он часто теребил свои пальцы и трогал себя за подбородок – верный признак того, что он был на нервах. Отец не мог усидеть на одном месте и вечно бегал своими глазами по сторонам, словно его кто-то преследовал. Мешки под глазами и взъерошенные волосы так же пугали. Со стороны Михаил казался вялым и безжизненным, словно серая половая тряпка, свисающая на ржавой батареи и при этом эта тряпка могла взорваться в любой момент. Огонь жизни в глазах отца затухал все сильнее и с такой же силой вспыхивал огонь безумия. Казалось отец был безразличным ко всему, словно из него высосали всю душу.
«А может он продал свою душу Дьяволу?»
А в тот день, когда Костя упал с лестницы, его отец… в ту секунду он был в спальне, но…
Так ли это?
