12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Из-под рубашки из грубой шерсти выдавались ее костлявые члены. Она привыкла к его утренним посещениям.

– Ну, что у тебя?

– Да вот на заре надо бы тебе сходить в лес – этак через два часа. Да прихвати с собой тачку.

– Где это?

– У Круглого Дуба. Ты отвезешь хворост.

– Тяжело?

Он пожал плечами.

– Одна или две штуки. Там увидишь.

– Так. Я еще успею соснуть часок. А ты-то?

– Ну и я тоже посплю.

Он указал на охапку соломы прямо в углу перед собой, расстелил ее по земле и растянулся. Он увидел обнаженную ногу старухи, которая скользнула под одеяло, где старый Дюк лежал с полуоткрытыми глазами и притворно похрапывал.

– Покойной ночи, дружище! – крикнул он. В ответ он услышал движение под грудой листьев, рядом с собой.

– Вот тебе и раз, – сказал он, – это ты, Козочка?

Девочка поджала под себя ноги, повернулась на другой бок, не произнеся ни слова, и, в течение часа, когда он спал богатырским сном, бодрствовала, кусая себе ногти и глядя на него глазами дикой кошки.

Глазки 9

В условленное время старая Дюк спустила с постели свои ноги. Она надела юбку, накинула поверх рубашки кофту, обула свои голые ноги в большие башмаки, подбитые гвоздями, и пошла под навес взять тачку. Предрассветные лучи солнца сквозили между деревьями.

– Пора вставать! – крикнула она. Он не шелохнулся. Растянувшись на соломе, он испускал глубокое дыхание, и его грудь равномерно поднималась и опускалась. Она грубо толкнула его.

– Уф! – произнес он, вставая.

И увидел старуху в проходе дверей, в тусклой белизне зари. Он протер глаза, зевнул и потянулся.

– По-моему, мать моя, Козочку тоже следует прихватить.

Груда сухих листьев заколебалась, встряхнулась, и Малютка встала в один миг. В ее каштановых взъерошенных, как вереск, волосах застряли отдельные соломинки. До колен спускались лохмотья ее дырявой юбки, подвязанной на плоском и тощем животе. Ее плоская грудь напоминала грудь мальчика, и ее ноги были прямы и не носили следов икр. Она набросила на себя подобие кофты, состоявшей из лоскутков, перекинула через голову ремень и стала толкать перед собой тачку, уминая голыми ногами покрытую росой траву.

– Я, – сказал Ищи-Свищи, – пройду здесь. Мне так надобно. Мы встретимся у Круглого Дуба, как мы условились.

Сероватые испарения зари окутывали листву и ползли по лицу земли бледной морозной мглой. Скрывавшийся сумрак застрял в чаще леса в стволах деревьев. И вот свет расширил себе, словно ударом топора, проход между деревьями. Внезапно поднялся шум голосов из бледно-зеленого моря листвы, которая медленно заколебалась, с каждым мгновением усиливая свое качанье.

Ищи-Свищи пришел еще до восхода солнца на лужайку.

Сияние восходящего светила казалось как бы страшным трепетом влюбленного тела. Золотое озеро простиралось над лесом, медленно теряясь в голубых краях неба, а с запада тянулись белые клочья перистых облаков, как рябая песчаная отмель на море, и, казалось, плыли по воле ветра в возрастающем блеске утра.

Ищи-Свищи весело выругался. Он увидел на траве, подернутой жемчугом росы, неясные очертания повисшего тела козули.

На сжатой петлей голове выступали огромные глаза, наполовину выходившие из орбит. Из ноздрей текла пена; изо рта свисал побледневший язык, и вся мордочка животного застыла в судорожной гримасе предсмертного хрипа.

Ищи-Свищи взвалил его себе на плечи и, согнувшись, перескакивая от дерева к дереву, пустился в дальнейший путь. У Круглого Дуба его ждала старуха.

Это было очень широкое и самое высокое дерево на сече. Благодаря этому, дуб и получил такое название. Он рос среди кустарника.

– Живей, старая зайчиха, – крикнул парень, – уже солнце всходит!

Воздух озарило сиянье. Это был первый луч, пронзивший чащу леса. Быстрыми и ловкими движениями, ни одно из которых не пропадало даром, Ищи-Свищи помог старухе наломать хвороста, собрать его в груды и связать веревкой. Когда они навалили целую тачку, он перегнул козулю пополам и положил ее со сложенными лапками на первый слой хвороста, прикрыв ее остальным до верха. Козочка в это время ходила кругом и сторожила. Слышен был лишь непрерывный шелест сухих листьев под ее ногами.

– Смелей, смелей! – покрикивал парень. Он приподнял за ручки тачку и стал протискивать ее через кустарник до лужайки, где стоял небольшой дубок. Там он остановился и приказал старухе набрать веток и сучьев.

– А ты, Козочка, гляди в оба.

Он отправился в то место, куда спрятал кабаргу. Умирая, животное сохранило на своей мордочке, печать тихой грусти. Безумный ужас стоял в его широко открытых глазах. Кабарге было лишь двенадцать месяцев отроду, и оказалось вполне достаточно небольшого слоя хвороста, чтобы спрятать зверька. И парень, удовлетворенный своей работой, потирал руки, восклицая:

– Ловко, старая зайчиха! Теперь пора к Ромирону! Ты, небось, знаешь? булочника-то.

Он назвал улицу и сделал напутствие: не раскачивать в сторону тачку, ни с кем не разговаривать и, если ее спросят, ответить, что идет к Ромирону продавать хворост.

– Эк, какой, – возразила старуха, – думаешь, дам утереть себе нос! Не таковская!

Она выпрямилась всем своим телом и, сильно понапрягшись, приподняла тачку. Козочка пошла впереди и изо всех своих сил тащила за веревку, обмотанную вокруг ее тела.

Глава 10

Он отправил их вперед. Тачка тащилась по дороге, которая вела к шоссе. За одним поворотом показалось шоссе со своим неровным серым булыжником. Старуха сняла башмаки, чтобы удобнее было упираться ногами о камни, и подвигалась хорошим шагом, согнувшись под тяжестью тачки. Город от леса отстоял в двух часах ходьбы. Вначале шоссе шло вдоль кустарника, затем кустарник пропадал. Распаханные и возделанные поля простирались по обеим его сторонам. Чередуясь с полями, фермы и домики постепенно образовывали целые деревни; виднелись их красные крыши издали между деревьями, и за ними ряды домов, которые окаймляли дорогу, и другие домики, отодвинутые в глубину, казались окрашенными в бледно-розовый цвет, еле просвечивавший сквозь утренний дымок.

Над деревней нависла уже сильная жара. Ищи-Свищи праздно шатался, переходил из кабака в кабак. Стоя у прилавка, он опоражнивал чарку. Люди спрашивали его, что нового в лесу. Он подмигивал.

– Вы хотите узнать в чем дело? Ну, так вот. Некоторые говорят, что браконьеры приносят теперь лесу один вред, и что перевелись все козули, кролики и фазаны. А я вам говорю – вздор! Это только лесничие так говорят, чтобы посмеяться. А мне наплевать на этих лесников. Я прямо им это скажу в глаза. Занялись бы они лучше нашим ремеслом, тогда бы увидали, много ли зверья осталось в лесу.

Можжевеловая водка развеселила его, и он рассказал, что за эту ночь прикокошил двух козуль, и даже о том, что козули теперь на пути в город. Он вовсе не старался скрывать. Напротив, предлагал пари, что пойдет и расскажет об этом лесникам, если кто-нибудь поставит бочку пива для всей компании. Он ударял по столу своими тяжелыми кулаками. На его губах играла задорная улыбка. Он свысока глядел на мужиков со своим инстинктом свободного дикаря. Под конец он ушел и сказал, что придет расплатиться, когда будет из города. И ударял при этом по своим карманам.

– Я скоро разбогатею.

Старуха и Козочка в это время шагали вдоль полотна шоссе. Ребенок дышал с трудом; оттого, что Козочка усиленно тащила веревку, жесткая кожа ее рук потрескалась, и местами слегка выступала кровь. Старуха не изменила своего ровного широкого шага. Лямка впивалась в кожу ее шеи. Она сощурила глаза от головокружения, но, как лошадь, запряженная в повозку, скорее бы упала на колени, чем остановилась. Эта дикая парочка вступила в городское предместье.

Булочник Ромирон жил в одном из первых домов на краю города. Он увидел, как остановилась у его дверей тачка, нагруженная хворостом, и сошел вниз. Ромирон был один из передаточных пунктов Ищи-Свищи, когда последний приносил в город дичь. У Ромирона имелся во дворе сарай. Там заключались сделки, и ночью купцы приходили сюда забирать товар. Полиции не приходило в голову, чтобы булочник прятал у себя живность.

Ромирон знал старую Дюк. Уже не один раз Ищи-Свищи взваливал на нее свои поручения. Он подал ей знак и пошел отворять ворота. Старуха приналегла напоследок на свою тачку и вкатила воз с хворостом под сарайный навес. Она поставила тачку позади кучи дров. И, освободившись, уселась, икая, на одну из ручек тачки. Ее медно-цветная кожа была исполосована багровыми чертами, рядом с выступившими ярко-красными полосками. Руки ее резко вздрагивали. Она тяжко, как надорванный бык, опустилась на землю. Ее намокшая рубашка прилипла к костлявому телу, а под нею порывисто поднималась и опускалась плоская грудь. Козочка разлеглась на холодном полу сарая. Она лежала на животе, уткнувшись щекою в руки и досыпала прерванный ночью сон, освеженная успокаивающей боль в руках и ногах прохладой. Ищи-Свищи пришел с покупателем. Они приподняли хворост.