12 шедевров эротики - Коллектив авторов

– Ну-ка, свешай! Каково? – сказал Ищи-Свищи торговцу, передавая кабаргу.

Приподняв затем следующую груду хвороста и показывая ему козулю, он прибавил:

– Еще вот и эта штучка! Если бы я послушался моего чувства, я бы его оставил в лесу, – правду тебе говорю. Это не животное, а настоящая красота, и подобного ему нет ничего на свете. Ты только взгляни на мордочку! Много ли тебе приходилось получать такого товара! Даже меня самого взволновало, когда он там лежал. Такая прелестная штучка! За эти две штучки мне следует получить с тебя пятьдесят, да еще двадцать франков или не надо ничего. Мое почтение, я ухожу восвояси вместе с моей козулей. Да-с, я люблю свое ремесло, – я не какой-нибудь живодер, черт бы побрал!

Он нежно глядел на свою добычу. Он находил, что еще слишком добр, что думает о купцах в такую хорошую погоду. Целых три ночи он подкарауливал свою козулю. Его могли захватить лесники. И все в таком роде. Он разражался бранью по адресу лесничих, не умеющих отличать редкую штуку от обыкновенной. Его голос в это мгновение звучал даже негодованием. И вдруг, толкнув локтем Бейоля, он снова заговорил о своей цене.

Бейоль был в белой шерстяной куртке, широкий передник закрывал ему ноги. У него была мясная и колбасная лавка в соседней улице, и торговля шла очень ходко. Бейоль представлял из себя маленького, низенького и жирного человечка с бледным лицом, с гладкими, без всякой растительности щеками, которые свисали на воротник его рубашки. Он покачивался с боку на бок перед Ищи-Свищи, повернув глаза в сторону козулей, всунув руки в карманы и давая Ищи-Свищи высказаться.

– Ну, как? Сколько же даешь? – повторил браконьер.

Наконец, Бейоль решил. Он приподнял плечи, принял равнодушный вид, сложив губы в безучастную гримасу.

– Красная цена по мне – за все – сорок франков.

Тогда Ищи-Свищи не на шутку рассердился.

– Сорок франков! Эка, ведь! Ведь ты всю жизнь потом смеяться будешь. Что у тебя сердца что ли нет, что ты мне предлагаешь сорок франков! И ведь спросить, за что? За целых две штуки. Мне от них почета больше, чем на твои сорок франков.

И прибавил еще:

– Бейоль, ведь ты мне друг, а то бы я с тобой не так заговорил!

И затем промолвил, смягчась:

– Нет, по правде говоря, ведь если отдать дешевле пятидесяти франков, то это для меня прямой убыток.

Бейоль предложил ему для окончания сделки девять экю по пяти франков, но только ради самого Ищи-Свищи, хотя это превышало его обычную плату. Людей портит то, что им слишком много платят за их товары. Ищи-Свищи подталкивал его плечом и, смеясь ему в лицо, повторял:

– Ведь сам знаешь, что это не так. Эх ты, враль!

Бейоль повел его в свою лавку.

Толстая женщина в белых нарукавниках, с вздернутым носом, белотелая и краснощекая, стояла за прилавком среди запаха висевших окороков. Ищи-Свищи быстрым движением руки снял фуражку.

– Извините, госпожа Бейоль, я сегодня одет по-домашнему, в рабочей куртке, – животные, видите ли, не особенно долюбливают, когда одеваешься по-барски.

Он обтирал свои большие башмаки с приставшей землей о циновку, не замечая, что теребит солому. Широкая любезная улыбка расплывалась на его лице. В этой улыбке было явное намерение привлечь на свою сторону милость госпожи Бейоль. А она глядела на него приветливо своими светлыми глазами, наполовину заплывшими жиром. Наконец, Ищи-Свищи вошел, прошел в смежную с лавкой комнату и присел там на стуле с важностью почетного гостя.

– Бейоль, – сказал он, – ты славный человек! Видит Бог, я бы тебе не стал этого говорить, если бы ты им не был.

Он уселся поудобнее. Торговец отсчитал ему деньги. Тогда Ищи-Свищи встал и сильно тряхнул руку Бейоля.

Если госпожа Бейоль с детьми вздумает прийти ко мне, – сказал он, – я их поведу убивать кроликов. Она, кажется, прекрасная женщина, – твоя жена. Ты, пожалуйста, передай ей это и также мои приветствия.

Такие сцены бывали почти всякий раз, как он приходил. Ищи-Свищи вышел. Он оставил старую Дюк у Ромирона. Он непременно хотел прогуляться с ней и Козочкой по городу.

– Ну, что тебе нужно: шляпу, платье? Ты скажи только, ведь у меня есть, на что купить.

Она пожимала плечами. Он повел их в харчевню. Там он распоряжался, как хозяин, стучал по столу кулаком, распекал слугу, выставлял себя напоказ во всем блеске. Он приказал подать говядины, и сам выпил целую бутылку вина, потом потребовал другую. Козочка никогда не пила вина. Два стакана ее совсем опьянили. Она стала раскатисто и без конца хохотать, и это возбудило в нем свойственную ему громкую веселость.

После полудня старуха пошла за тачкой к Ромирону. Обед в харчевне доставил ей обильный запас сил. Легкое опьянение разгладило на ее большом суровом лице морщины, и она ускоряла шаги.

Глава 11

День праздника наступил.

Кабатчики запаслись пивом. Пряники целыми грудами красовались в витринах кондитерских. Весь вечер накануне топились печи для тортов и сладких пирогов. Перед дверьми блестели старательно выметенные панели. Чистые занавески, подвязанные цветными узлами, были подняты и выделялись своей белизной на черном фоне витрин. Шум домашней суеты и шелест метел и веников, усердно наводивших лоск в комнатах, стоял в воздухе.

И вот колокола прозвонили десятый час, – начало обедни. Тогда щетки и ведра были прибраны по углам, раскрасневшиеся руки надели платья, и радостное веселье началось. Мужчины показывались у порогов кабачков с повеселевшими от начинавшегося пьянства лицами. Эти люди приступили уже к выпивке по окончании заутрени. Винный запах шел от их курток. Когда мимо проходили группами люди, они стучали им в окошко и звали зайти в кабачок распить чарку. Так мало-помалу составлялись кучки.

Жара стояла ужасная, и потому люди толпились у дверей, стоя возле столиков. Разговаривали, касаясь носами друг друга, лицом к лицу, широко размахивая руками. Устраивались разные сделки. Хитрость обострялась благодаря можжевеловой водке и доводила чуть не до драки пришедших поутру хлебных и мясных торговцев, споривших с пеной у рта. Пожимали друг другу руки; выражения дружбы рождали нежные взгляды; благодушие возрастало, и собутыльники начинали чаще потчевать друг друга.

Опустошенные стаканы стояли неровными рядами на залитых пеной столах. Порой неловкое движение какого-нибудь посетителя заставляло стаканы со звоном ударяться друг о друга. Этот звук смешивался с людским говором, напоминавшим глухое гудение жернова на мельнице, по временам его покрывали короткие и громкие взрывы негодования. Внутри кабаков синеватый дымок стлался по потолку и падал оттуда целыми облаками на сидевших. Синие блузы начинали склоняться. Выбиваясь из-под наполовину опущенных штор, золотые лучи солнца кидали на них светлые полосы. Локти то и дело попадали в разлитое пиво. На раскрасневшихся лицах мигали лихорадочные и тусклые глаза с сузившимися зрачками.

Все курили. Тлели искры в головках трубок. Там и сям чиркала спичка, освещаясь голубоватым огоньком в густой мгле.

Изо ртов вырывались с пыхтением клубы табачного дыма. Отхаркиваемая слюна шлепалась об пол; порывистая икота прорывалась по временам сквозь гул голосов, раздававшихся одновременно из разных углов. Слышно было, как звякали стаканы на подносах служанок. Они с трудом протискивались в подобранных юбках сквозь толкотню общего оживления. Из их уст вырывались проклятия, когда накренялись подносы и из стаканов выплескивались напитки. Посетители похлопывали их по бокам; через подносы к их грудям тянулись пьяные руки, и служанки должны были отбиваться от слишком назойливых движений. В разгоряченных головах закипала похоть при виде этих дебелых тел, которые задевали сидевших за столиками. И с каждым стаканом возбуждение разрасталось. Тела опускались в изнеможении на стулья или наваливались всем туловищем на стены, стараясь удержаться на ногах. Казалось, будто люди валились под градом кулачных ударов. Руки в пространстве проделывали неопределенные движения. Постепенно пиво обессилило это хаотическое собрание. И пивной чад из погреба, где нацеживались бочки, окончательно кружил голову.

Снаружи, в садах, шум и крики не были слабее. Кричали, стучали о столы, от смеха колебались листья на деревьях; шум возрастал в кегельбанах, где катались шары, и ссоры доходили до драки. Каждое мгновение шар подлетал, глухо ударялся о среднюю доску и катился дальше до того момента, когда падали сбитые кегли. Все голоса зараз выкрикивали среди смеха и ликованья число сшибленных кеглей. На красные, потные и перекошенные лица игроков белые буки кидали трепетные зелено-золотые пятна. Среди этого разгула наступил полдень. Шипение котлет на плите донеслось из-за входных дверей. Раздался звон переставляемой в шкафах посуды. Над зловонными навозными кучами, разогретыми лучами солнца, пронесся жирный запах супа с салом.

Голод подводил желудки, кабаки опустели. Пьяные люди с жадностью наполняли свои желудки. Некоторые, наевшись, бросались на час на соломенные кучи в глубине сараев. Солнце палило, заливая ослепляющим блеском поверхность панели. Соломенные крыши, обдаваемые желтым сиянием полуденного света, напоминали цвет поджаренной в масле рыбы. Из каменных раскаленных строений несло духотой. И вдруг веселость, утихшая на некоторое время, пробудилась с новой силой. С этого часа она длилась до самой ночи. В кабаках приставлялись теснее друг к другу столы. Беспорядочная давка происходила возле того места, где находилась стойка. Из бочонков, беспрерывно наполнявших кружки, лилось струею пиво. Опустошались целые бочки.