Солнечная сторона улицы - Леонид Сергеев

Дядю Матвея называли Мастером, и этим высоким званием его наградили не случайно — он реставрировал, «оживлял» старинную мебель с инкрустациями и резьбой, и вкладывал в работу недюжинную любовь к дереву. Глядя, как он подбирает, прилаживает друг к другу куски «благородной» древесины, как зашкуривает их, покрывает лаком, полирует, я сильно завидовал ему и мечтал стать таким же мастером краснодеревщиком, когда вырасту.

Вторым был матрос на Соловецких островах. Он сказал мне как-то:

— Быть счастливым просто — не надо желать, чего нельзя получить.

Я-то знал — с этим никогда не соглашусь и усмехался: — Попробуй не желать! Но матрос был по-своему счастлив; он побывал во многих странах, вечно находился в пути, но не хотел менять свои скитания на городскую жизнь в «коробке».

Третьим был мой отец.

Я любил катить железное колесо каталкой или идти вдоль забора и палкой трещать по рейкам. Любил грызть сосульки, играть в ножички и кричать в пустой бочке. Любил стручки гороха, семечки от тыквы и, когда жарко, любил залезать в ручей — становилось прохладно и спокойно. Любил полевую сумку, потому что в ней много отделений, любил подставить ладонь под струю воды из колонки и брызгать. Любил свистеть, засунув в рот пальцы и любил мандарины — они пахли Новым годом (их продавали только перед зимним праздником).

Еще я любил вертеть на полу раскрытый зонт, как юлу, любил гудеть в водосточную трубу и смотреть, как пыхтит каток, разглаживая асфальт. Любил пыльные чердаки с косыми лучами солнца и любил слушать шум дождя по крыше — казалось, там расплясались какие-то беспечные танцоры.

Еще любил стрелять косточками от вишни и палкой с пластилином доставать монеты из фонтана. И любил подавать инструмент дяде Матвею, когда он работал. И любил всех дворовых собак… И, конечно, любил свою мать… Но особенно любил отца — горячо, безудержно.

Отец постоянно ездил в командировки — то на один завод, то на другой; все время мы с матерью его провожали и встречали. Зато, когда он бывал дома, наступал праздник. Я просыпался от смеха в комнатах, отец шагал взад-вперед, что-то рассказывал матери, смеялся и пел… Он всегда был в приподнятом настроении. Наверное, иногда ему становилось плоховато и наверняка он иногда грустил, но этого никто не видел. Поэтому все считали отца счастливцем. И он так считал тоже.

— Я, в самом деле, счастливый, — говорил мне. — Не потому, что во всем везет. Нет! Просто я знаю, чего хочу, и люблю свою работу, и у меня есть надежные, преданные друзья, и есть мама, и ты…

Меня-то отец любил больше всех, я знаю точно. Даже «любил» — не то слово. Отец просто не мог жить без меня, а я без него — и подавно.

Когда отец возвращался из командировки, мы с ним не расставались ни на минуту: играли в чехарду, строили в ручье запруду и пускали бумажные корабли; или гоняли в футбол или запускали змея и посылали к нему «письма». Или усаживались на диван, отец обнимал меня и рассказывал захватывающие истории. Он знал их огромное множество, ведь столько ездил по разным местам!

Все свое детство я ждал отца. И всю свою юность. С отцом было легко, интересно и весело; он сразу ставил все на свои места и заражал меня оптимизмом. И сразу неудач становилось меньше, а те, которые и были, казались мелкими, чепухой.

Я и теперь жду отца, хотя его уже давно нет.

Мы жили в коммуналке — занимали тесную комнату, заставленную расшатанной мебелью.

— Господи, когда у нас будет просторная комната, хорошая мебель? — вздыхала мать.

— Будет! — отзывался отец, поправляя очки. — Когда я заработаю много денег. А вообще, деньги — это необходимость, далеко не главная в жизни. Нельзя же, к примеру, купить молодость, любовь, дружбу! — как бы закрывая тему нашего неблагополучия, отец обводил комнату рукой. — И потом, у нас и сейчас неплохо. Полно света. А свет — главное в комнате. У нас свет мягкий, спокойный, он способствует творчеству, — отец подмигивал мне, давая понять, что мы-то с ним живем высшими понятиями, а не какими-то там мелочными заботами.

Наш дом был старый, с облупившейся штукатуркой и поломанными дверьми. Ничего примечательного в доме не было, за исключением черного хода и пожарной лестницы, с которой открывался вполне примечательный вид на Москва-реку. Зато у нас был колоритный двор: выбитый «пятак» — площадка футболистов, стол — для любителей сразиться в шахматы и домино, и в тени, под деревьями, где всегда пузырилось выстиранное свежепахнущее белье прачки тети Зины, — скамья, на которой обсуждались дворовые, городские и всемирные новости. Плюс ко всему, двор украшали цветы в горшках и эмалированные ведра; цветы выносили под летнее солнце, в ведра женщины собирали дождевую воду, чтобы лучше промывать волосы.

В каждом дворе мальчишки имеют прозвища; в нашем они были и у взрослых. Так столяра дядю Матвея звали Мастером, тетю Зину, которая носила бело-розовую кофту — Пирожным. Моего отца нарекли Астрономом (некоторые, малосведующие, называли Звездочетом, и отцу не раз приходилось объяснять разницу между первым и вторым).

На чердаке нашего дома отец соорудил что-то вроде телескопа — картонную трубу с линзами от очков; труба слабо, но все-таки увеличивала ночные светила. С наступлением темноты отец часто наблюдал за звездами, при этом, что-то записывал в тетрадь. Как-то сказал мне:

— Сегодня увидим редкое явление! Комету!

За ужином он был необычно взволнован, то и дело снимал и протирал очки.

— Комета — это тебе не фунт изюма съесть! — подмигивал мне. — Это не каждому удается увидеть. Можно прожить целую жизнь, но так и не увидеть ни одной кометы.

Когда стемнело, мы забрались на чердак; отец долго наводил трубу на небо и бормотал:

— Созвездие Весов, Рака, Лебедя…

Наконец воскликнул:

— Вот она, смотри!

Я приник к трубе — все черным черно.

— Ничего не вижу, — говорю.

— Как не видишь? — нахмурился отец и посмотрел сам. — Эх ты. А это что?! — он подтолкнул меня к телескопу.

На этот раз я разглядел маленькую светящуюся точку.

— Вижу! Комета!

— То-то и оно. Совершенно очевидно — комета! Красивое событие!

В другой раз, заметив, что я слоняюсь по лестничной клетке без дела, отец сказал:

— Неужели тебе нечем заняться? Знаешь, что самое страшное в человеке? Лень!.. Перебори себя, отбрось хандру, заставь себя трудиться, вот это будет победа! Самая почетная победа — над самим собой… Полезли-ка на чердак, что-то покажу — закачаешься!

— Что? — еле выдохнул я.

— Сейчас увидишь, — отец загадочно улыбнулся.

На чердаке, среди всякого хлама, он кивнул на бочку.

— Угадай, что это?

— Бочка.

— Хм! Ничего ты не понимаешь! Ну, какая же это бочка. Это для всех бочка. А для нас? Для нас это…

— Стол! — быстро подсказал я.

— Не-ет! — поморщился отец и повысил голос: — Корабль! Самый лучший в мире корабль! Необычной конфигурации. Давай, залезай, поплывем в разные страны.

Залезли мы в бочку, отец замахал руками.

— Отдать концы! Полный вперед!

Но вдруг взглянул на меня с укоризной:

— Как ты стоишь? Ну кто так нелепо стоит?! Подует ветер, и в итоге свалишься, как статуэточка, — он засмеялся. — Стрелять умеешь?

— Стрелять?

— Из лука? У тебя, вроде, есть лук?

Я кивнул.

— Тащи! Чего же медлишь? В путешествии голова должна варить как надо.

Принес я лук со стрелами. Снова залез в бочку.

— Приближаются пираты! Стреляй! — скомандовал отец и показал на белье, которое мать развесила для просушки (хорошо, что не тетя Зина!).

Я пустил стрелу — на белоснежном белье появилась вмятина.

— Дай-ка я тоже попробую, — отец выхватил у меня лук. — Пострелял, дай другим пострелять. И подвинься — ты заслонил мне весь вид, даже море не видно, не то что пиратов.

Он стал целиться и все поучает меня:

— Важно, как ты держишь лук. Крайне важно. Такая тонкость. По тому, как человек держит лук, можно сказать, какой он стрелок.

Отец спустил тетиву и промазал. А я прицелился и снова попал.

— Плохо, — сказал отец. — Очень плохо. Так не стреляют. Стрелять надо на большом расстоянии. И стрелы у тебя плохие. Они должны быть с оперением.

— Смотри! — перебил я отца. — Точки на белье! Теперь нам влетит от мамы.

— Думаешь? Но точки-то микроскопические. Хотя, пожалуй, и правда влетит. Нескладный поступок с нашей стороны, но как выйти из этого положения?

— Полезли на крышу. Мы потерпели кораблекрушение и попали на необитаемый остров.

— Здорово придумал! — отец хлопнул меня по плечу. — Давай, фантазируй еще, развивай воображение! Все существа на земле через игру познают мир.

Вскарабкались мы на конек крыши.

— Теперь подавай сигналы бедствия, — отдуваясь проговорил отец.