Скорбная братия. Драма в пяти актах - Петр Дмитриевич Боборыкин

Категорийский. Горькие мы бурсаки!

Шебуев (треплет его по плечу). На реках вавилонских тамо седохом и плакахом{64}.

Красихина. Идите, мы вас здесь подождем.

Алкидина. Надо составить план!

Элеонский. Какой план? Небось горячо будет!

Тумботин. Хотите, я с вами двинусь?

Элеонский. Не надо. Довольно и меня одного! (Идет к двери.)

Квасова (останавливает его тихо). Не ходите, Элеонский, отложите до завтра, вы очень взволнованы… послушайтесь меня…

Элеонский. Что-с?.. Как вам не стыдно! Экое мещанство! Вы видно только об себе думаете… Лучше бы вы шли замуж за сенатского регистратора да огурцы солили!.. Прощайте, господа!.. (Уходит. Все кидаются на Квасову.)

Сцена 2

ДЕЙСТВУЮЩИЕ:

Павел Николаевич Карачеев, редактор журнала.

Александр Иванович Погорелов.

Иван Дмитриевич Лазнев, Петр Петрович Токарев – романисты.

Анатолий Александрович Виталиев, поэт.

Элеонский.

1, 2 – слуги.

Действие в квартире Карачеева. Хорошо убранный кабинет. Большой письменный стол и турецкие диваны. На стене ружья и охотничьи вещи. Освещено лампами.

I

Карачеев, Погорелов, Лазнев, Токарев, Виталиев расселись в покойных позах с сигарами. Слуга обносит кофей с коньяком.

Карачеев (Лазневу). Подлей коньячку, это, мой друг, не Елисеевский.

Лазнев. Так вот, господа, вхожу я в Мабиль{65}, народу куча, все больше англичане, и наших компатриотов{66} довольно-таки. Вы знаете, ведь, направо от входа, против воксала всегда толкотня. Около одной кадрили не продерешься, столько народу. Смотрю через головы: какая-то девочка, подобравши юбочки, самым неистовым манером выделывает такие штуки, что просто слюнки текут; даже французы, на что привыкли, и то ахают! Около меня какой-то черномазенький. Кто это, спрашиваю… «Mais, Monsieur, c’est Alice la Provoucole!»{67} Как, дескать, ты не знаешь этакой знаменитости! И чтобы вы думали: эту самую Alice я пустил в ход, да-с, я и никто другой. Она девчонка была самая заурядная, я направил ее шаги{68}.

Погорелов. Дал ей высшую школу… (Все смеются.)

Лазнев. Пододвигаюсь ближе. Как только она меня взвидела, – кадриль еще не кончился – на шею ко мне и чмок в губы: Bonjour, cochon!..

Карачеев. И взял-таки контрибуцию с ученицы?

Лазнев. Само собой… Теперь все это падает. Пойдите в Мабиль: мертво, кисло, дрябло! Канканируют какие-то холуи, наемные гарсоны – пять-шесть пар. Женщины, конечно, есть, да больше брак; вырождается порода, шик пропал, пикантность! Я вам доложу, государи мои, наша Северная Пальмира – место злачное и прохладное по женской части. Надо только знать, где и как добывается оный продукт. Подите вы даже к Излеру{69}: ведь бездна женщин, все это свежо, наивно (картавит), этакие все добренькие, холесие! Особенно из швейного мастерства. Мне, господа, доставляет чистое наслаждение часу этак в первом, когда разъезжаются от Излера, стоять на подъезде и смотреть, как сажают девочек в кареты… Так вчуже душа радуется!

Карачеев. Ха, ха! Видно старо стало!

Виталиев. Все это не то, друзья! Нет природы, нет неба. Когда я был в Италии, помню, в Сорренто, в самый благоухающий сезон апельсинов, встретил я прелестнейшее создание – крестьянку, несла она кувшин с водой… Какой торс, какая глубина и ясность взгляда!..

Лазнев. Усладился с крестьяночкой?

Виталиев. Божественно!

Лазнев. И элегию написал?

Виталиев. Еще бы. А мое ноктурно:

Под знойным пологом чарующего неба…

Я знаю, что эта вещь дышит страстью. После таких женщин, друзья мои, на наших глядеть противно!

Погорелов. Это все относительно, господа, а выедешь из Италии в Испанию, скажешь, что рядом с испанскими женщинами все остальные ничто. И знаете, господа, где особенно хороши женщины. Обыкновенно все кричат про Андалузию. Нет, это слишком банально. По-моему, лучший тип в Астурии! Провинция эта очень мало посещалась туристами…{70} Лазнев, однако, прав: здесь в Петербурге попадаются прелестные женщины полуполь-ского, полунемецкого типа. Да вот недавно одна Эрнестина – просто античная красота, овал рук, профиль, мягкость движений!.. Я отрекомендовал даже Петру Петровичу.

Лазнев. А! Ваше превосходительство, изволили остаться довольны?

Токарев (важно ухмыляясь). Да, признаюсь, богатые статьи…

Лазнев. Его превосходительство изволят больше прохаживаться по части немецкой нации… В прошлом году сталкиваемся мы с ним в Гейдельберге на железной дороге…

Токарев. Ну уж ты начинаешь паясничать, ничего тут не было.

Лазнев. Позвольте, позвольте! Встречаемся мы у кассы… Только я вижу, что мой действительный статский советник и разных орденов кавалер совсем покрыт с ног до головы саками{71}, картонками, женскими ридикюлями. Визитка на нем фисташкового цвета, галстук – персикового, шляпа с голубой лентой! Что это, кричу ему, кто тебя нагрузил? Заминается… Взял три билета и бежит в сторонку. А там две немочки. Одна молоденькая, белые кудерки, ein bischen Kartöfeflns-fing{72}, но ничего!.. Вкусна!.. Так вот, мол, вы как, Петр Петрович!.. И сел с ними в один вагон, а меня не подпустил!

Токарев. Все врет!.. А немки точно имеют много нежности. Особливо цвет и прозрачность кожи! Южные женщины слишком порывисты. Это не в моих привычках…

Лазнев. Нет, каков разных-то орденов кавалер?

Карачаев. Да он злец. Он больше по части вдов, под сурдинку, чтобы никто не видал.

Лазнев. Как и прилично администратору.

Карачеев. Вы перебирали тут испанок, немок, француженок… А наши-то, приволжские… Летом, как спустишься от Твери вниз по Волге, где-нибудь переночуешь в большом селе, вот хоть бы в Побошках… Что это за народ!.. Девки-то едреные, так здоровьем на тебя и пышет!.. Красота!

Погорелов. Да, друзья мои, кто ее теперь понимает, эту красоту! Особливо твоя духовная команда!

Лазнев. В самом деле, Павел, когда ты наконец распустишь свою консисторию? Ведь это, братец, ни на что не похоже – семинарист на семинаристе сидит, семинаристом погоняет… Ведь согласись, вот мы твои друзья… При всей любви к тебе, совестно поместить что-нибудь в твоем журнале. Провоняло семинарией, провоняло, братец!{73} Спроси ты у каждого порядочного человека!

Карачеев. Разве я не вижу?!

Лазнев. Чего же ты дожидаешься?

Карачеев. Я уж окоротил некоторых. Вот еще до нового года дам волю, а там и марш, а то затягивай другую песню. Я ведь церемониться не стану.

Токарев (поправляя крест на шее). Не благовидно! На тебя очень дурно смотрят… Рисковать своей репутацией из-за недоучившихся дьячков, из-за разных оборванцев!.. Мы живем в благоустроенном государстве, а не у диких папуанцев, где можно все на свете проповедовать. Я