Призвание - Борис Изюмский

Волин вошел в физкультурный зал. Семиклассники в спортивных костюмах стояли у турника, а розовощекий учитель физкультуры Анатолий Леонидович отмечал в журнале, кто как подтягивается на турнике.

— Афанасьев, слабо. Еще попробуйте.

Игорь повисал на тоненьких руках, силился подтянуться несколько раз, но быстро уставал и только, как-то боком, всем телом дергался.

«Ишь ты, защитник отцовской чести! Откуда только прыть взялась?» — глядя на него, усмехнулся Борис Петрович и, подойдя к учителю, попросил:

— Позвольте, Анатолий Леонидович, мне попробовать?

Физкультурник довольно сверкнул золотыми зубами:

— Пожалуйста! И отметку поставим…

Борис Петрович никогда не боялся простотой своих отношений с учащимися уронить достоинство директора, никогда не разыгрывал напускной важности и недоступности. Наоборот, он считал, что, чем естественнее держит себя учитель, тем ближе стоит он к детям и большего добьется.

Волин стал под турником, легко подпрыгнул и, несколько раз подтянувшись на сильных руках, молодцевато соскочил.

— Пять с плюсом! — весело объявил Анатолий Леонидович, с удовольствием глядя на плотную фигуру Волина.

— Так-то, вояка, — сказал директор Игорю, — мускулы тренировать здесь надо…

И уже обращаясь ко всем, закончил:

— После урока останьтесь в классе. Хочу поговорить с вами.

Он ушел.

— О чем поговорить? — тревожно спросил Афанасьев у своего друга Алеши Пронина.

— О хулиганствующих элементах, — кому-то подражая, съязвил Пронин и подошел к турнику.

— Седьмой «Б», равняться на директора! — громко скомандовал Анатолий Леонидович.

— Пронин, начи-най!

Класс собрался после звонка и с нетерпением ждал директора.

Стоило Борису Петровичу мельком, словно делая мгновенный снимок, окинуть взглядом лица ребят, чтобы тотчас понять: они настроены против драчуна, знают, что разговор будет именно о нем, и что он, директор, недоволен Афанасьевым.

— Д-д-а-а, дела у нас творятся, — в раздумье произнес Волин, поглаживая подбородок и не глядя на Игоря. — Дожили!

Ребята смотрели на Афанасьева осуждающе, а Пронин даже прошептал:

— Средневековье!

Трудно было сказать, что он имел в виду, но ясно, что — осуждал. «Надо Игоря на совет отряда вызвать, редактор называется!» — с возмущением думал Алеша Пронин об Афанасьеве.

— А вы знаете, почему он Брагина ударил? — совершенно неожиданно для класса спросил Волин и, прищурившись, посмотрел на Леву.

Никто не ожидал такого вопроса, и все головы повернулись теперь в сторону Брагина. Он смущенно заерзал на парте и обильные капли пота сразу выступили над его толстыми губами.

— Не знаете? Так я скажу! А потому, что Брагин грязно обругал отца Афанасьева, назвал так, что я, старый человек, не могу даже повторить… не могу, стыдно!

Теперь класс смотрел уже на Леву не как на жертву, а как на отступника. «Сидит — тихоня. А, оказывается, хорош! Да на месте Игоря каждый бы не выдержал!»

— Еще мало заработал! — прошептал сосед Брагина.

— Все это так, Лева Брагин поступил не по-пионерски, — делая вид, что не замечает ни перемены настроения класса, ни приободрившегося Афанасьева, продолжал Волин, — но если мы начнем защищать свою честь и честь родителей кулаками, во что мы превратим школу?

— В бурсу! — веско сказал Пронин и плотно сжал губы. «Нет, на совет отряда мы Игоря обязательно вызовем», — твердо решил он.

— Вот именно! — согласился Борис Петрович. — Изволите ли видеть, драку затеял! Другого способа не нашел защитить отца… Что ж ты к коллективу за помощью не мог обратиться?

Объявив драчунам выговор и отпустив класс, Борис Петрович отправился в учительскую.

«Сразу и прокурор и защитник, — усмехнулся он, вспоминая разговор в классе, — и каждый день ставит такие задачки… Пойди, разреши все правильно. Да будь ты семи пядей во лбу и то сам не разрешишь».

В коридорах уже мыли полы. Пробежал малыш и юркнул в пионерскую комнату.

«А надо из эдаких „задачек“ и выводы извлекать!»

Вывод в данном случае был для него ясен: школа еще мало делает для упрочения авторитета родителей. Мало и крайне непродуманно. Стоп, стоп, — мысль!

«В младших классах следует дать сочинение на тему „За что я люблю своих родителей“. Потом вокруг этих сочинений месяцы можно работать всему коллективу. А Рудиной подготовить бы вечер для родителей… С подарками, таинственностью».

Волин довольно улыбнулся. «„Эврика“, как говаривал один, далеко не глупый старик».

Волин открыл дверь в учительскую. Там была одна Анна Васильевна. Она сидела на диване и что-то читала.

Увидя директора, Рудина закрыла книгу и поднялась.

— Борис Петрович, мне надо с вами поговорить.

— «Неужели опять укололась?» — внимательно посмотрел Борис Петрович. Она поняла, о чем он думает, и торопливо успокоила:

— Нет, нет, я не о себе…

— Пожалуйста.

— Понимаете, Борис Петрович, — взволнованно начала Анна Васильевна, — что-то неладное творится у меня в классе с Марией Ивановной.

Преподавательница физики Мария Ивановна крохотная, немолодая женщина, в сапожках на высоких каблуках, с коротко подстриженными волосами, слыла учительницей строгой и знающей.

— Что же с ней такое происходит? — недоверчиво спросил Волин.

— Да я и сама не пойму, — с огорчением призналась Анна Васильевна, — семиклассники стали ей дерзить, умышленно не готовят уроков, а в чем дело — не добьешься… И сама Мария Ивановна, мне кажется, растерялась, но из самолюбия ни к кому не обращается… Я начала было с ней говорить, но Мария Ивановна обиделась.

— Та-а-к… — неопределенно протянул Борис Петрович, — «не успел одно распутать — новое дело».

— У вас Пронин председатель совета отряда?

— Да…

— Пришлите-ка его ко мне завтра, после уроков.

— Хорошо.

— А теперь, Анна Васильевна, у меня к вам просьба.

Он рассказал ей о только что проведенной с семиклассниками беседе и о возникших у него планах работы.

— Что же касается Игоря, то к нему, Анна Васильевна, надо отнестись сейчас как можно внимательней. Может надломиться. Пораздумайте, что нам делать?

Игорь шел домой расстроенный. Хорошо, Борис Петрович почти оправдал его в глазах класса, хотя и объявил выговор, но сам-то Игорь не маленький и прекрасно понимает — в доме у них происходит неладное.

В редких разговорах между отцом и матерью все чаще звучат глухие, пугающие ноты. Мать почти все время молчит, но смотрит на отца с таким недоумением и тоской, так худеет, будто тает, что у Игоря сердце обливается кровью. А отец делает вид, что ничего особенного не происходит, охотно с напускным оживлением обращается к Игорю, но говорит о чем-то не главном, кажется все время, что он оправдывается и сам не верит в свои слова. А в глаза боится смотреть, как прежде, прямо, просто и добро.

И от этих ускользающих взглядов, от пустых ненужных слов Игорю становится мучительно тоскливо.

Над семьей нависла давящая туча. Напряженное ожидание чего-то страшного, надвигающегося, было так невыносимо, что не хотелось брать в руки учебники, не хотелось думать и говорить.

Зарыться бы головой в подушку и крикнуть им:

— Папа! Мама! Да что же вы делаете? Зачем вы так? Ведь вы не одни! А братик Петя? А я?

Он ударил Брагина неожиданно для себя, потому что внутри давно накипело, а Левка притронулся к самому больному, к тому, что и так без его слов жгло, не давало спать, душило слезами.

Этим ударом по толстым, противным губам Левки Игорю хотелось оттолкнуть от себя то неотвратимое, что надвигалось на него, и сказать всем, а прежде всего самому себе; «Неправда, неправда, отец не изменился, он такой же, как: прежде, и так же любит нас, как прежде».

Игорь любил отца, любил в нем все: даже родинку у широкого носа, даже волоски в его ушах. Отец дорог был Игорю таким, каким он был еще до войны: добродушным, спокойным, справедливым. Игорь любил его улыбку, от которой светлело на душе, любил его неторопливую походку и речь, любил даже его черный полушубок, отороченный кудрявым темносерым каракулем. Он гордился тем, что внешне похож на отца, тем, что отец диспетчер завода, и должность эта казалась Игорю самой важней на заводе — убери диспетчера и все остановится!

Но с войны отец возвратился каким-то совсем чужим. Он вызывал и жалость своей нервозностью, смятенностью, и чувство гнева, возмущения, что не может найти в себе силы стать таким, как раньше.

Временами, — теперь все реже и реже, — отец, казалось, становился прежним, обнимал Игоря, нежно брал на руки братика Петушка, носил его по комнате. И хотя чутьем подростка Игорь смутно догадывался, что это ненадолго, он с радостью шел навстречу ласке, все забывая и прощая.