Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки - Роберт Райт

Но если полинезийской религии недоставало моральных стимулов, свойственных современным религиям — бога как образца для подражания, который раздает посмертные награды в зависимости от балла за поведение, — в нее были встроены иные нравственные рекомендации.

Прежде всего, хотя полинезийцев не волновало наказание, возможно ждущее их в загробной жизни, существовал душеспасительный страх перед наказанием, способным исходить из иного мира посредством призраков, недовольных поведением живых. Согласно одной гавайской легенде, дух мертвеца преследует его убийцу до тех пор, пока тот не заглаживает вину, выстроив три дома: один — для родных своей жертвы, второй — для их слуг, третий — для костей убитого[158].

Вера в то, что обиженный тобой человек способен восстать из могилы и неотступно преследовать тебя, может многих превратить в образец добропорядочности. Этот стимул — боязнь призраков — обнаружен в некоторых религиях охотников-собирателей и растениеводов, но в полинезийских вождествах он приобрел дополнительную силу божественного надзора: те же боги, которые никого не карали в следующей жизни, раздавали наказания в текущей. Так, боги Тонга наказывали за воровство нападением акулы. («Вследствие этого, — отмечал антрополог Г. Иэн Хогбин, — воры остерегались купаться в сезон, когда свирепствовали акулы».[159]) Эти же боги Тонга раздавали не только кары, но и награды: мана доставалась не только за точность соблюдения обрядов, но и за нравственные качества — воздержание от воровства и других антиобщественных поступков[160]. Рост мана был не просто абстрактным понятием: он означал увеличение количества свиней и ямса здесь и сейчас.

ВЕРА В ТО, ЧТО ОБИЖЕННЫЙ ТОБОЙ ЧЕЛОВЕК СПОСОБЕН ВОССТАТЬ ИЗ МОГИЛЫ И НЕОТСТУПНО ПРЕСЛЕДОВАТЬ ТЕБЯ, МОЖЕТ МНОГИХ ПРЕВРАТИТЬ В ОБРАЗЕЦ ДОБРОПОРЯДОЧНОСТИ

Тем не менее обычной божественной санкцией в Полинезии оставался кнут, а не пряник. По свидетельству одного миссионера XIX века, в Самоа «причины бед прослеживали до прегрешений какого-либо человека, его родителей или других близких родственников». Например, воровство могло вызвать «изъязвления, водянку, воспаление в животе»[161].

Даже семейная жизнь регулировалась сверхъестественными санкциями. На островах Общества от рыбака, который накануне лова ссорился с женой, отворачивалась удача. Если женщина изменяла мужу, пока тот находился в море, следовало ждать бед пострашнее — например, муж мог утонуть[162]. На многих полинезийских островах враждебность, проявленная по отношению к родственнику, каралась болезнью[163]. Там, где разветвленные семьи жили вместе, образуя основные единицы сообщества, одной этой веры хватало, чтобы творить чудеса социальной гармонии.

Если собрать воедино все незначительные меры, с помощью которых полинезийская религия способствовала самоограничению[164], выяснится, что стимулирование было существенным — пожалуй, достаточным, чтобы возместить отсутствие централизованной системы правосудия. Религия в вождествах не просто восполняла пробел на месте еще не изобретенных светских законов: она прокладывала путь светскому праву[165].

Так, для полинезийских вождеств была характерна земельная собственность, которая, как правило, отсутствовала в сообществах охотников-собирателей. В современном мире опознавательные знаки собственности не имеют отношения к религии; даже при уважительном отношении к оградам и землемерной разметке мы им не поклоняемся. Но если судить по вождествам Полинезии, на заре своего существования знаки собственности гораздо чаще внушали благоговейный трепет. На многих островах семья (иногда с помощью жреца) могла наложить запрет (табу) на свои плодовые деревья или огород, предоставив богам право посылать в наказание ворам и непрошеным гостям болезни и смерть. О таком табу, наложенном на собственность, сообщали особые знаки из листьев, веток, другого подручного материала. В Самоа ради большего удобства эти знаки сообщали ворам, какого рода бедствия их ожидают. Кокосовое волокно, свернутое в виде акулы, означало нападение акулы; воткнутое в землю копье — невралгию лицевого нерва. (Система была несовершенна: если жителям Тонга удавалось убедить заезжего гостя с Запада убрать знак, а вместе с ним и табу, плоды с ранее запретного дерева можно было преспокойно поедать.[166])

В отличие от большинства полинезийских вождеств, в Самоа существовала зачаточная система суда присяжных. Если возмездие не устраняло претензии, свидетелей выслушивал орган, состоящий из местных жителей и называющийся фоно. В этом случае закон опять-таки был неразрывно связан со сверхъестественным. Иногда обвиняемому приходилось выпивать некое снадобье, и если оно вызывало болезнь или смерть, то этим подтверждалась виновность[167]. И кроме того, обвиняемый в любом случае должен был поклясться в невиновности перед богом. Разумеется, и сегодня подсудимый именем Бога клянется говорить только правду, но в Самоа эта клятва была не столь формальна: боязнь мести богов могла стать причиной неожиданных исповедей.

Темная сторона полинезийских богов

Если сравнить современную жизнь с жизнью сообщества охотников-собирателей, различия окажутся колоссальными. У нас есть развитая продуктивная экономика, для нашего общества характерны разделение труда, капиталовложения и высокие технологии. Есть и правительство со сложной структурой, авторитет которого опирается на законы, определяющие соблюдение правопорядка и законности. Все это дает возможность людям мирно и продуктивно взаимодействовать даже с теми, с кем они едва знакомы или не знакомы совсем. Система в целом рационализирована; хотя частично опорой ей служит нравственная интуиция, а основой — религиозные чувства («да поможет мне Бог»), мы оправдываем свою политическую, юридическую и экономическую системы с практической точки зрения, пересматривая их на предмет эффективности.

Но к этому рационализму мы пришли далеко не самым рациональным путем. Когда социальное устройство сделало первый значительный шаг по дороге к современному миру, когда сообщества охотников-собирателей развились до уровня земледельческих вождеств, они во многом полагались на богов. Не во всех известных науке вождествах религия была такой же вездесущей, как в полинезийских, но по сравнению с современным обществом вождества в целом были пропитаны ею насквозь. В вождествах боги были хранителями политической силы и надзирателями за экономической деятельностью, они поддерживали соблюдение социальных норм, благодаря которым удавалось сосуществовать небывало большому количеству людей. Эта скученность, высокая концентрация мозгов и самолюбий, внесли свой вклад в эффект творческой синергии, ускорили темпы технических и социальных изменений, с силой подтолкнули общество к его нынешней форме. Какого бы мнения вы ни были о мире, в котором оказались, благодарите за него божества вождеств.

Но насколько благодарными следовало быть полинезийцам? Была ли их социальная система справедливой? Была ли религия, поддерживающая ее, предназначена для общественного блага? Или боги оставались лишь орудием угнетения, навязанным правящим классом, который не желал расставаться с привычным образом жизни?

В Полинезии найдены свидетельства в пользу последней точки зрения. Например, у вождей было много жен, как и подобало полубогам. В целом правящий класс не испытывал недостатка в пище. На Гавайях драгоценные источники протеина — свинина, курятина, рыба — попадали в основном на стол элиты, в то время как овощи были доступны гораздо более широким кругам[168]. На островах Общества простолюдины не имели права входить на территорию храма, место обильных жертвоприношений богам, а жрецы могли и частично съедали пищу, принесенную богам, — точнее, съедали ее материальную составляющую. Прибыль полинезийским жрецам также приносили чтимые шаманские обряды и служения, приобщение к сверхъестественному за определенную мзду. Работой жрецов, в частности, было исцеление от болезней путем определения провинностей, которыми они вызваны[169]. Один методистский миссионер XIX века описывал вхождение жреца на Самоа в «диагностический транс»: для этого жрец усердно зевал и кашлял, затем перешел к судорогам и конвульсиям, пока наконец бог не вселился в него и не прописал оздоровительное искупление, то есть «принесение даров жрецу»[170].

Представители элиты не знали отказа в медицинском обслуживании. Когда на островах Тонга заболевал простолюдин, жрецы могли прописать скромное исцеляющее жертвоприношение: отрезание фаланги пальца родственнику больного, стоящему на более низкой ступени иерархической лестницы. Но если хворал вождь, порой единственным лекарством признавалось удушение ребенка[171].