Сен-Жермен - Михаил Ишков

Мирза Мехди-хан размышлял долго, наконец одобрительно сказал:

– Я вижу, тебе любопытно прошлого нашего народа. Меня тоже всегда занимали предания, рассказывающие о событиях минувших дней. Тебе доводилось читать поэмы Фирдоуси?

– Да. Однако Фирдоуси описывает события, произошедшие спустя тысячу лет после основания Персеполя. До эпохи Сасанидов в Персии правили и другие цари. Они воевали с эллинами, затем Александр Македонский огнем и мечом прошелся по вашей земле. Он и сжег дворец в Персеполе. Спустя несколько сот лет наступил черед парфянских властителей отстаивать свободу Ирана. Они без конца воевали с великим Римом.

Мирза Мехди-хан опять надолго примолк. Наконец удивленно вымолвил.

– Воистину ты, чужеземец, знаток истории. Надир-хан любит слушать рассказы о древних героях. Но откуда ты узнал, что именно Искандер Двурогий[51] сжег дворец в Персеполе? Ведь он, как утверждают многие, был сыном Дара, тогдашнего царя Ирана. Зачем ему надо было сжигать собственный дворец?

– Я присутствовал при этом, – и, заметив недоверчивый взгляд собеседника, улыбнулся и поправился. – Наблюдал во сне. Меня иногда посещают очень увлекательные сны. Александр Македонский не был ни в каком родстве с Дарием, царем персов. Это выдумки поздних эпох. Великий полководец родом из Северной Греции, которую здесь называют Румом.

– Тогда тебе более чем кому-либо другому, должно быть ведомо, что вряд ли Персия может похвастать сокровищницей тайного знания. Мы расплескали сосуд… Взгляни в ту сторону.

Он показал на полуразвалившуюся мечеть, мимо которой мы проезжали, потом взмахнул рукой, и конный отряд гулямов,[52] сопровождавший нас в пути, тоже остановился. Всадники тут же принялись спешиваться. Понемногу начало приседать облако пыли, подвисшее над разбитой дорогой. Мы с Мирза Мехди-ханом тоже слезли с коней и направились к развалинам. Останки минаретов, украшавших южный портал мечети, лежали неподалеку, в степном колючнике, редкими кустиками разбегавшимися окрест. В местечке царило запустение. Каменная ограда, окружавшая поселение, была развалена, высокие дувалы, скрывавшие внутренние дворики домов, почти повсеместно лежали на земле, открывая внутренности жилищ – святое святых обитателей этой земли. Как женщина обязана скрывать лицо, так и дом должен хранить тайны хозяев. Лишь кое-где над плоскими крышами тянулись в ослепительно-ясное небо струйки дымков. Они таяли низко, и повыше их, над трепещущей густовато-желтой дымкой, застилавшей горизонт, были видны горы. Так и плыли, лишеные подошв, недвижимо удалялись к западу. Крупные зазубрины вершин кое-где были покрыты снегом, над ними величавым, выбеленным тюрбаном высился великан Демовенд.

Мы подошли к мечети на полсотни шагов. Дальше мне ходу не было. Даже разрушенное, это место считалось святым, недоступным для иноверца.

– Три года назад, – объяснил Мирза Мехди-хан, – город захватили кочевники-гильзаи. Содрали с жителей выкуп, тех, кто не мог уплатить, угнали в рабство. Опоганили мечеть – устроили в ней конюшню. Поклонники сунны – что с них возьмешь! Какие у нас могут быть тайны, когда голову муллы так и не нашли. Так и опустили в нишу безголовым. Кто их будет хранить? Бессмертный Ходжа Хизр, пророк, нашедший источник с живой водой и помогающий путникам в пустыне? Так его уже несколько столетий не видел никто, чьему рассказу можно доверять. Хизр отвернулся от людей. Огнепоклонники, поселившиеся в Йезде, о которых вам рассказывали индийские парсы? Эти язычники лет пять назад сговорились с афганцами и местный калантар[53] едва успел сжечь весь их квартал, чтобы те не открыли ворота врагу. Наши дервиши из орденов хейдериев и ни'метуллахиев? Среди них почти не осталось образованных, чтобы в полной мере оценить и воспринять учение суфиев. Да и вообще я не верю ни в какие подобные тайны, которыми, по-видимому, так увлекаются у вас, в стране "франков". Чтобы не попасть в руки иблиса,[54] правоверный мусульманин должен остерегаться подобного колдовства.

Скоро приспело время очередного намаза.[55] Я терпеливо ждал в сторонке, в тени обгорелой, но все ещё пышно-зеленой чинары. Наблюдал за окрестностями… Прошло три года со времени нападения кочевников, городок лежал в руинах, но поля и сады вокруг, пропитанные влагой, обильно зеленели. Посверкивала на солнце поверхность открытого водоема. Вода поступала сюда по подземным каналам и затем уже струилась по многочисленным арыкам, прорытым в желтоватой, местами потрескавшейся земле. То там, то здесь можно было видеть работающих мотыгами крестьян. В их мерном завораживающем покачивании, в покрывшей поля изумрудной шерстке, в восстановленных круглых люках, прикрывавших глубокие колодцы, через которые подземные воды собирались в каналы, – ощущалась неистребимая сила жизни. Люди неутомимо тянули тягло, платили налоги, добывали пропитание для семей, и все только для того, чтобы поднакопить зерно, изюм, припрятать несколько туманов,[56] за которыми через некоторое время вновь нагрянет враг, сожжет городок, ограбит, угонит жителей в рабство. Вечный круговорот природы вверг меня в уныние, я сам не заметил, как впал в состоянии транса и увидел вокруг себя голую пустыню. Себя, бредущего по пескам, свой труп, тысячелетие пролежавший в яме, заполненной черным песком. Некому было пробудить меня от жизни. Единственное шевеление удалось рассмотреть на севере, вблизи Кавказских гор, на склонах Арарата. В той стороне воевал Надир-хан.

В пути Мирза Мехди-хан Астерабади (что означало, родом секретарь правителя из города Астерабада, лежавшего у южной оконечности Гирканского моря) рассказал мне подлинную историю человека, призванного Аллахом спасти Персию и весь мир.

Родом он был из кызылбашского (азербайджанского) племени афшар. Родился по нашему летоисчислению в 1688 году, в ноябре, 22 дня, в бедной семье в деревне Мервидшахиджаке, что возле Мешхеда. Этот город знаменит гробницей, в которой похоронен восьмой имам Али-Реза. Отец занимался выделкой овчин, случалось, пас овец, а бывало, с группой молодцев выходил по ночам на большую дорогу. Что было, то было, вздохнул Мехди-хан. Свет очей наших, Надир-хан сам рассказывал, что другой возможности заплатить налоги у бедняков не было. Восемнадцати лет Надир-кули вместе с матерью попал в полон, был угнан узбеками в рабство в далекий Хорезм. Бежал оттуда, добрался до Хорасана…[57]

Здесь мой спутник опять замолчал. По-видимому, давняя история, изложенная им в своих хрониках, имела кое-какие несовпадения с тем, что он знал об этом человеке. Разумно ли было открываться перед чужеземцем? Кем я был для него? Кем-то вроде колдуна и мага, взыскующего тайных знаний или подлинный, без мистического подмеса искатель истины. Он тоже посвятил истине свою жизнь. Хранил её, добывал, как золото роют в горах, свидетельствовал… Теперь явился иноверец, который ждет, что он, Мирза Мехди-хан, поделится с ним сокровенным?..

Я не торопил его. Огонек души этого красавца-перса был жгуч и осязаем, мне было так уютно в пределах источаемого им тепла. Борода его была черна, но уже серебрилась искорками, брови были обширны и выгнуты, лицо полное, гладкое. Орлиный нос подпирали изящно изогнутые, необыкновенной яркости губы. Он весь излучал неброское нравственное здоровье и природную животную силу. Все в нем было немного чересчур, но все эти излишества одолевали и осеняли глаза. Взгляд у него был добрый, полновесный, звучный…

– Было дело, – неожиданно хриплым голосом начал он, – во время похода на Герат, в трудную минуту повелитель признался, что ненавидит кочевников. Звери они! Дети шайтана!.. – неожиданно яростно выругался Мехди-хан. Надир-кули в ту пору был искренний юноша, верил, что его удел – нечто большее, чем, пастушество, выделка овчин и разбойные набеги. Знаешь ли ты, фаранг, что такое "кули"? – с той же яростью воскликнул хан. – Это означает "раб"! А что такое рабство? Это конец жизни, вечное ожидание смерти, бесконечные молитвы, обращенные к Аллаху, чтобы он поскорее взял несчастного в райский сад. И-эх!..

Он хлестнул плеткой своего коня. Тот заржал, заерзал под седоком и вдруг стремглав скакнул вперед. Успокоившись, Мехди-хан продолжил.

– Когда узбеки ворвались в его родное селение, Надир-кули был с отцом в горах. Услышав о беде, он сорвался с места и, как отец не уговаривал его, помчался домой, чтобы спасти мать и любимого брата Ибрагима. Не спас, конечно, сам угодил в аркан и три года просидел в колодках, которые поутру снимали, чтобы раб мог трудиться и отрабатывать свой хлеб. Там проявился его неукротимый нрав, и хозяин решил сделать из него евнуха, чтобы усмирить молодца, но не успел. Надир-кули бежал из плена. Сумел увести с собой и мать, и брата… Вот так-то, фаранг.