Ночная охота - Юрий Козлов

Антон провел руками по прозревшим глазам. Глаза были горячими, влажными. Кровь, гной? Слезы! Обычно они текли из глаз на сильном ветру или от ядовитых испарений. Сами по себе — никогда, точнее, крайне редко. Последний раз Антон плакал в детстве.

Антон сидел на сырой земле у подножия белой чаши и думал о Золе, как будто на ней свет сошелся клином.

Почему?

Антон не знал.

9

Двенадцатый зверь угодил в ловушку в неурочное время — под вечер. Проволочная петля захлестнула его не за лапу, как обычно, а за шею. Антон решил, что зверь готов, но как только ослабил петлю, в мутные мертвые глаза зверя вернулся злой живой блеск. Зверь полоснул воздух зубами-бритвами, Антон едва успел отдернуть руку.

Он снял с пояса дубину, рассчитано ударил зверя по серому шерстяному черепу. Череп хрустнул. В ноздрях вздулись и опали кровавые пузыри. Антон опустил теплую, бьющуюся в судороге тушу в мешок.

Антон давно привык жить, как хотел, делать то, что считал необходимым. Однако после подслушанного у красной проволоки разговора его действиями начали управлять события. Когда Антон принял окончательно решение дезертировать с трудфро, то все происходящее оценивал с единственной позиции — поможет это или помешает убежать? С одной стороны, Антон сделался сильнее. То есть в нужный момент был сильнее других, так как знал, чего хотел. С другой — как бы выпал из действительности. Намеченный план встал вокруг него высоким забором. Антон не видел из-за него мира. Предложи ему кто тогда документы, свободу, Антон бы отказался, продолжал бы осуществлять целиком и полностью захвативший его план. План, который по мере осуществления становился все более опасным для окружающих. Хотя на первый взгляд речь шла об одном Антоне.

После грозы трава буквально на глазах ожила. Еще вчера пожухшие сухие кончики налились густой зеленой жизнью. Антон подумал, что завтра будут грибы. Он поджарит немного себе на обед, остальные нанижет на тонкие прутья, поставит на печь сушиться. Но… зачем? Не побежит же он отсюда с мешком недосушенных грибов? Антон испытал приступ тяжелой безадресной ярости. Ярость растворилась в крови, до времени затаилась, чтобы дать о себе знать в, казалось бы, совершенно не дающей к тому оснований ситуации. Сколько раз в школе из-за пустяков вспыхивали жесточайшие драки! Антон попробовал думать о другом, но успокоился, только когда вспомнил о Золе. Пепельное полунегритянское лицо стояло перед его глазами до самого подвала Елены.

— Елена! — крикнул Антон в темную, воняющую тряпьем пустоту.

Ответа не было.

Он приоткрыл дверь, впустил в подвал низко ползущий закатный луч. В луче плавали пуховые семена.

Ответа не было.

Луч приступил к работе. Темные углы подвала постепенно прояснялись. На лежаке поверх и внутри тряпья лежала Елена. Седые космы железно поблескивали на черной засаленной подушке.

Антон приблизился.

— Елена, — осторожно, но уже с тоской в душе тронул ее за плечо.

В подвале стояла кладбищенская тишина. Тем не менее, Антон явственно услышал глухие мерные удары. Он подумал о волшебной зажигалке с нелепым атавистическим лозунгом «Слава КПСС!», но зажигалка малиново поблескивала со столика у печи. Там было тихо. Антон склонился над тряпьем. Сомнений быть не могло: то билось сердце Елены. Едва он успел подумать, что много раз видел, как умирают люди, но никогда не слышал, чтобы у них при этом мерно и мощно билось сердце, Елена открыла глаза. И вновь Антон затосковал: в последние дни его преследовали серые предсмертные взгляды.

— Я… — Антон хотел сказать, что принес очередного зверя, но сказал другое: — Пришел тебя навестить. Знаешь, я раскопал тот холмик. Там белая чаша. Только я не понял — из чего она и зачем?

— Из мрамора, — еле слышно отозвалась Елена. — Был когда-то на земле такой камень. В ней росли цветы. Вынеси-ка меня на воздух.

Антон легко поднял закутанное в тряпье тело, вынес из подвала на свет Божий. Елена даже не посмотрела на столик, где лежала волшебная зажигалка. Между деревьями висел истрепанный гамак. Антон с опаской опустил в него Елену. Гамак выдержал. Впрочем, он бы выдержал, будь даже из ниток, — так невесома была Елена.

В гамаке к ней вернулась жизнь. Елена глубоко вздохнула, на щеках появился румянец. Антон больше не слышал странного пугающего сердцебиения. Вернувшаяся жизнь, похоже, не обрадовала Елену. Лицо ее оставалось угрюмым, взгляд — сосредоточенно-мрачным. Антон подумал, что двенадцатым зверем придется заниматься самому. Когда человек молод — ему случается выздоравливать. Когда стар — никогда.

— Повесь на крюк, сделай надрезы, чтобы стекла кровь, — отгадала его мысли Елена. — Я еще поживу, хоть и не могу сказать, что мне этого сильно хочется.

— Поживешь, — не стал с ней спорить Антон, — да только не гулять нам с тобой в шубах, — коротко пересказал подслушанный у красной проволоки разговор.

— Каждые пять лет я меняла место, — сказала Елена, когда он закончил. — Везде одна и та же история. Здесь я задержалась на пятнадцать. Странно, что они догадались только сейчас. Наверное, здесь живут очень тупые люди…

— Единственное, чему еще люди верят — показаниям дозиметрических столбов, — пожал плечами Антон. — Столб показывает радиоактивное заражение территории. Это фиксируется всеми государственными службами. Информация идет по всей электронике на персональные браслеты. Участок обносится красной проволокой. Переходить проволоку смертельно для жизни. Этот порядок держится много лет, поэтому люди верят. Но здесь уже не верят. Хотя столб не может врать. Здесь нет радиации. Ты… знаешь, как менять показания дозиметрического столба?

— Конечно, — кивнула Елена, — иначе как бы я продержалась здесь столько лет? Только так я обеспечивала себе необходимое, скажем так, одиночество. Ты еще не бросил читать «Дон Кихота»? — вдруг поинтересовалась она.

— Нет, — удивился Антон, — но какое это сейчас имеет значение?

— Имеет, — серьезно ответила Елена, — в некотором смысле это смешное обстоятельство свидетельствует, что элементарные человеческие добродетели возможны даже в мире свободы, в мире, как мне представляется, абсолютно свободном от всех видов добродетели.

— Лучше скажи, — перебил Антон, — у нас есть шансы?

— Думаю, что нет, — равнодушно произнесла Елена. — Никакие столбы не заставят людей верить в радиацию, если ее на самом деле нет. Рано или поздно они прозревают. Это, кстати, свидетельствует о временности любых идей, даже, так сказать, научно обоснованных. Хотя нам от этого радости мало.

Антон в отчаянии стиснул кулаки. Тут она была права. Кем-кем, а кретинами Омара, Золу, неведомого капитана Ланкастера считать было трудно. Впрочем, насчет Омара Антон не был столь категоричен. Не то чтобы он обиделся на Елену, но как-то уж слишком легко она сдавалась, уходила с поля боя. Похоже, ей и впрямь надоело жить.

— Тебе нужен энергичный союзник, а не разваливающаяся старуха, — услышал Антон ее голос. — Я бы помогла тебе, да нет сил. Я не доживу до зимы. Единственное, что можно сделать — вовремя отсюда смыться. Но мне уже не смыться. Ты не расстраивайся. Зажигалка и эта… штука, чтобы менять показания дозиметрических столбов, — твои. Я научу, как пользоваться. Ты сможешь очищать для себя на какое-то время жизненное пространство. Только с каждым разом очищать его будет все труднее. За это тебе придется выполнить одну мою просьбу.

— Какую?

— Потом скажу. Это будет не очень трудно.

Антон подумал, что последнее время он в основном занимался тремя вещами: трудился, думал и читал. Вовлеченный в думы и чтение, человек начинает жить отдельной от мира жизнью. К примеру, Антон прочитал в «Дон Кихоте» про ревность. Он хотел поподробнее расспросить Елену про ревность, но раздумал. Ему открылось, что одни понятия исчезают во времени, другие во времени же возникают. К примеру, Антон только что открыл одно, неизвестное во времена Дон Кихота: предсмертное благодушие. Как сейчас себя вела, что говорила Елена — это было типичнейшим предсмертным благодушием.

— Поговори с девицей, выясни их намерения, — свесила с гамака ноги Елена. Она уже не казалась умирающей.

— Это само собой, — пробормотал Антон, — но мы должны что-то предпринять…

— Немедленно! — воскликнула Елена. — И я знаю, что именно мы предпримем…

— Что?

— Выпьем самогона! — Легко спрыгнула с гамака. Антон подумал, что она сошла с ума.

10

Антон присмотрел густую разлапистую сосну, с которой далеко просматривались обе ведущие к красной проволоке тропинки. Хоть он и был укрыт в ветвях, но помнил, как ловко проклятый Омар подстрелил птицу, от которой на данный момент под сосной остались лишь перья да синие обглоданные кости. Видимо, у Омара была дурная привычка посматривать наверх и стрелять без раздумий, если что-то шевелилось в ветвях.