Витторио-вампир - Райс Энн

– Прекрати плести свою грязную ложь, – вспылил я. – Ты думаешь, что я так и поступлю? Ты погубила все мое семейство! Да, ты! Ты и твои соплеменники, кто бы они ни были!

Она опустила голову, опутав волосами мое лицо. Я тщетно пытался высвободиться из плена. Но все было бесполезно. Я не мог даже пошевелиться в ее железных объятиях.

Все поглотила тьма и ощущение неописуемой нежности. И вдруг… Я почувствовал слабую боль в горле – как от укола булавкой, и разум мгновенно затопило самое безмятежное, сладостное блаженство.

Я словно неожиданно оказался где-то чрезвычайно далеко от родных гор, от всех бед и опасностей и шагал по цветущей луговине, а потом оступился и рухнул на ковер из чудесных благоухающих трав. А Урсула молча опустилась рядом на сломленные стебли и безропотные ирисы. Ее пепельные волосы свободно раскинулись по плечам, пристальный взгляд смеющихся глаз был устремлен прямо на меня, обольстительные губы улыбались. Наши тела пылали, охваченные безрассудной страстью. Она взобралась на меня верхом и принялась скакать, по-прежнему не сводя внимательного взгляда с моего лица и сохраняя все ту же улыбку на прекрасных губах, а потом изящным движением раздвинула стройные бедра и позволила мне войти в нее.

Казалось, во влажной пульсирующей впадине между ее ногами бушевала безумная смесь всех стихий; отражение этого урагана эмоций я отчетливо видел и в обращенном на меня взгляде, изливавшем изобильный поток безмолвного красноречия.

Все прекратилось внезапно – осталось лишь головокружение. И ее губы, прильнувшие к моей шее.

Собрав все силы, я попытался отшвырнуть ее прочь.

– Я уничтожу тебя! Непременно! Клянусь. Если даже мне придется преследовать тебя до самого входа в ад! – Голос мой то срывался на крик, то переходил в едва слышный шепот. Я сопротивлялся ее объятиям с таким упорством, что моя собственная плоть воспламенилась от такого усилия. Но она не смилостивилась. Я старался привести в порядок свои мысли, отчаянно гоня прочь воспоминания о наслаждении и мечты о возможном повторении пережитого восторга. – Убирайся отсюда, strega, ведьма!

– Успокойся, помолчи, пожалуйста, – печально промолвила она. – Ты такой юный, и такой строптивый, и такой смелый… Совсем как я в юности. О да, я была настроена столь же решительно и тоже могла служить образцом красоты и бесстрашия.

– Оставь свои мерзости! – вскричал я.

– Успокойся, – продолжала увещевать меня Урсула. – Ты разбудишь криками весь дом. И чего ты этим добьешься? – Ее слова были исполнены искреннего сочувствия и боли, и в то же время голос звучал столь обольстительно, что, казалось, один мог соблазнить любого. – Я не могу навсегда избавить тебя от опасности, да что там навсегда – даже на хоть сколь-нибудь продолжительное время. А потому прошу тебя, Витторио, беги!

Она отодвинулась, устремив на меня мягкий взгляд огромных глаз, и в этот момент казалась воплощением искренности, в то время как на самом деле за пологом столь совершенной красоты таилась поистине дьявольская натура. Образ прекрасного демона, явившийся мне на фоне полыхавшего в церкви пламени, никогда не изгладится из памяти. Она не нуждалась ни в колдовском зелье, ни в заговорах для достижения своей цели, ибо была безупречна в своем великолепии и необычайно убедительна.

– О да… – вздохнула она, глядя на меня из-под полуопущенных век. – Ты красив, очень красив, и это разрывает мне сердце. Это неправильно, несправедливо – ко всему прочему еще и эти страдания… Я не вынесу…

С трудом подавив в себе искушение, я промолчал, не желая подливать масло в адское пламя. Она по-прежнему оставалась для меня дьявольской загадкой.

– Витторио, уезжай отсюда. – Голос Урсулы был совсем тихим и оттого еще более зловещим. – В твоем распоряжении всего несколько ночей, а быть может, и того меньше. Если я приду еще раз, то могу навести их на твой след. Пожалуйста, Витторио… Не рассказывай никому во Флоренции о случившемся. Тебя поднимут на смех…

И вдруг она исчезла.

Кровать еще какое-то время поскрипывала и раскачивалась. Я лежал на спине, кисти рук ныли, словно по-прежнему ощущая на себе давление ее пальцев, а в окно над головой проникал холодно-безучастный серый свет. Стена, возвышавшаяся по соседству с гостиницей, не позволяла мне видеть хотя бы клочок неба.

Кроме меня, в комнате никого не было. Урсула пропала.

Резким усилием я заставил себя пошевелиться, но, прежде чем мне это удалось, в окне возникла знакомая фигура, точнее, только верхняя ее часть – от талии до макушки склоненной головы. Урсула пристально смотрела прямо на меня. И вдруг молниеносным движением она разорвала кружево низко вырезанного на груди платья, обнажив две маленькие, плотно прилегающие друг к другу округлости с темными сосками, а затем провела ногтями по белоснежной коже левой груди. Потекла кровь…

– Ведьма!

Я вскочил с кровати, чтобы наконец схватить и убить негодяйку, но она мгновенно обхватила рукой мою голову и плотно прижалась левой грудью к моему рту. Все ее движения были неотразимо женственными, и в то же время в них ощущалась недюжинная сила. И вновь реальность как будто растворилась, рассеялась словно легкий дымок над костром, и мы опять оказались на цветущем лугу, безраздельно принадлежавшем лишь нам двоим – нашим неустанным и нерушимым объятиям. Я сосал ее молоко, как если бы она была и девой, и матерью, и девственницей, и королевой, одновременно мощными толчками проникая внутрь ее и заставляя раскрыться все не успевшие еще распуститься бутоны.

Внезапно она отпустила меня, и я рухнул вниз. Беспомощный, оцепеневший, не в силах и пальцем пошевелить, чтобы задержать, не позволить ей исчезнуть, я вновь лежал на своей постели, ощущая струящийся по лицу пот и неукротимую дрожь во всем теле.

У меня не было сил даже сесть. Я не мог делать вообще хоть что-нибудь. Лишь перед глазами вспышками мелькали неясные видения: поляна с цветущими нежно-белыми и красными ирисами – самыми прелестными цветами Тосканы, дикими ирисами моей родины, пестревшими в ярко зеленеющих травах, и Урсула – убегающая от меня все дальше. Но все эти картины были призрачными и не способными, как прежде, раздвинуть стены моей крошечной, словно тюремная камера, комнаты. Они промелькнули, подобно легкой вуали скользнув по моему лицу, как будто с той лишь целью, чтобы этим щекочущим, шелковистым, невесомым прикосновением причинить мне еще большие страдания.

– Колдовство… – прошептал я, тяжко вздохнув, и с мукой в голосе обратился к Господу: – Боже, если ты когда-нибудь вверял меня заботам ангелов-хранителей, призови их сейчас, дабы они укрыли крыла-ми своего подопечного! Я так нуждаюсь в их защите!

Наконец, трясясь словно в лихорадке и с затуманенными глазами, я сел, потирая шею и ощущая холодок, пробегающий по спине и по тыльным сторонам рук. Я по-прежнему был охвачен желанием.

Я зажмурил глаза, отказываясь думать о ней, но при этом желая почувствовать хоть что-нибудь, попасть под воздействие любого источника возбуждения, который смог бы остудить это неутолимое желание.

В конце концов я снова лег на спину и оставался совершенно недвижимым до тех пор, пока это безумное наваждение не исчезло.

Только тогда ко мне вернулось сознание того, что я мужчина, ибо какое-то время я отнюдь не мог считать себя таковым.

Я поднялся с постели, прихватил с собой потухшую свечу и по изогнутым каменным ступеням винтовой лестницы спустился в общую комнату гостиницы, стараясь двигаться бесшумно и не обращать внимания на затопившие глаза слезы. От свечи, укрепленной на стене в начале коридора, я зажег свой огарок и пошел обратно, тщательно прикрывая рукой крошечный язычок колеблющегося пламени и непрестанно вознося молитвы Господу.

Вернувшись в свою комнату, я поставил свечу на место, а потом взобрался на подоконник и выглянул в окно в надежде увидеть хоть что-нибудь.

Ничего… Абсолютно ничего, кроме жуткого обрыва внизу – крутой стены, по которой не смогла бы подняться ни одна девушка из плоти и крови. А выше – безмолвное, бесстрастное небо и рассыпанная по нему горстка звезд, то и дело скрывавшаяся за стремительно летящими облаками, словно отгораживаясь таким образом и от меня, и от моих молитв, и от моих бед.