Битва за Францию - Ирина Даневская

— Этого ещё не хватало! И где сейчас эти господа?

— Крейг в Лондоне, а негодяй Иглишем сбежал в Амстердам, где опубликовал памфлет «Глашатай мщения», выставляющий меня убийцей и отравителем. И, вообразите себе, моя королева, этот мерзавец дошёл до того, что предложил мне свои услуги для выпуска опровержения на свою же книгу за 400 фунтов! Разумеется, я послал его к дьяволу.

— Да, тут остаётся надеяться только на благоразумие короля, — вздохнула Генриетта. — Почему же Вы сразу не пошли к нему?

— Я пытался, но Коттингтон меня не пустил…

— Это ещё почему? — нахмурилась королева. — Герцог, если окажется, что Чарльз сейчас не один, и что Вы за моей спиной подложили моему мужу очередную фаворитку, я разбужу Бристоля и сделаю всё, чтобы он получил аудиенцию у Его Величества, предупреждаю Вас!

— Если король и обзавёлся любовницей, то без моей помощи, — возмутился Джордж Вилльерс. — И, если это действительно так, то верьте мне, Мадам, я огорчён не меньше Вас.

Генриетта недоверчиво прищурилась.

— Как бы там ни было, но установить истину мы сможем, только навестив короля, — примирительно произнёс Бэкингем.

— Вы правы, милорд, — согласилась Генриетта. — Идите, и пусть поможет Вам Бог.

— А Вы?

— А я подожду Вашего возвращения. Если я увижу короля в объятиях другой женщины, мне непременно придётся устроить ему хороший скандал, на что у меня нет ни желания, ни сил. Чарльз уже и так не заглядывал ко мне целую неделю…

Бэкингем, хорошо знающий причину такой невнимательности короля, покраснел, и, поцеловав руку королевы, вышел.

А в это время король Англии, уединившись в своём кабинете, писал своему шурину, королю Франции письмо, где жаловался на непокорную супругу, даже не подозревая, какая буря собирается за его спиной. Впрочем, из блаженного неведенья его выдернул всё тот же Коттингтон, который, узнав последние новости из парламента, поспешил сообщить их своему господину.

— Если Бэкингем — Сеян, то, я, следовательно, Тиберий[55]! — выслушав его рассказ, вскричал до глубины души оскорблённый король. — Что имел в виду этот мерзавец Дигс, говоря о чести короля? Что я являюсь соучастником убийства своего отца? В Тауэр! Его и этого негодяя Элиота, который, кажется, забыл, что своей адмиральской должностью он обязан Бэкингему… Стини! — воскликнул Чарльз, увидев Джорджа Вилльерса, который как раз вошёл в кабинет, и удивлённо прислушивался к разговору. — Дорогой друг, воистину прав был апостол Павел, когда говорил, что добрые дела обладают короткой памятью, а вот людская неблагодарность безгранична… Но, не волнуйся, завтра я сам буду в палате лордов, и горе тому, кто посмеет выступить против тебя. Твои враги — мои враги!

На следующий день король действительно выступил в палате лордов, и его речь в защиту министра дышала тем же жаром и праведным возмущением, высказанным накануне. Это заступничество аукнулось Чарльзу через двадцать два года, когда уже ему самому пришлось давать ответ парламенту, обвинявшего своего короля в том, что тот был сообщником Бэкингема в убийстве собственного отца…

Перед палатой общин выступил по поручению Его Величества лорд Карлтон, и его речь, в которой он умолял господ депутатов, «не поступать таким образом, который может заставить короля забыть о своей любви к парламенту», предостерегая их о возможном роспуске и, вообще, упразднении парламента как оплота демократии. Возможно, что все эти речи и усмирили бы горячие головы парламентариев, если бы Его Величество не перегнул палку арестом Элиота и Диггса, и не заставил профессоров Кембриджского университета избрать Бэкингема своим ректором.

Это было уже слишком для палаты общин, которая расценила новое назначение ненавистного министра как провокацию. Стоит ли удивляться тому, что защитная речь Бэкингема перед палатой лордов не нашла горячего отклика в сердцах господ депутатов.

Парламент был распущен, оставив правительство без денег, а, значит, без флота и армии.

Ришелье мог спать спокойно: в таких условиях было полнейшей бессмыслицей не только начинать военную кампанию против Франции, но и продолжать войну с Испанией. Понимая всё это, Бэкингем всё же решил выслать из страны французского посла и епископа Мандского. Он без труда убедил в этом короля, ознакомив его с той же той же злополучной депешей графа Тилльера. У короля ещё не изгладились из памяти неприятности последней парламентской сессии, поэтому, он отнёсся к документу с должным вниманием.

— Стини! — воскликнул Чарльз, прочитав его. — Гони этих французов прочь как диких зверей! И в первую очередь исповедника королевы — епископа Мандского со всей его францисканской свитой. Вообрази себе, на публичном обеде этот осёл в сутане посмел перебить латинским песнопением моего духовника, читающего молитву! И потом, — король запнулся, но всё же продолжил: мне сказали, что именно епископ настраивает против меня жену, говоря, что она губит свою душу, когда ложиться в постель с еретиком.

Бедный король Англии склонен был обвинять весь мир в холодности Генриетты, не подозревая, что истинный виновник всех недоразумений находиться перед ним.

— Итак, — закончил Чарльз уже увереннее, — Стини, я велю тебе завтра же выгнать этих французов из Лондона. Если можешь, делай это деликатно, но без долгих разговоров. Если не получиться — применяй силу. Повторяю тебе, гони этих месье как диких зверей, пока они не сядут на корабль. И, пускай их заберёт дьявол!

— Я? — ужаснулся герцог, в чьи планы совершенно не входила ссора с королевой. — Да я скорее сам брошусь в Ла-Манш, чем стану принимать участие в этом предприятии. Думаю, столь щекотливую миссию нужно поручить духовному лицу. Епископу Лоду[56], например. В конце концов, изгнание бесов — его святая обязанность.

— Хорошо, — согласился король. — Так и будет. Что же касается Коттингтона, которого Вы настойчиво советуете мне выдворить из дворца, то его роль в этом деле кажется мне не столь очевидной, как Вы говорите.

Бэкингем побоялся настаивать.

— Ничего, господин Коттингтон, я ещё доберусь до Вас, — мстительно подумал он. — В, конце концов, отложить сражение — это ещё не значит его проиграть!

ГЛАВА 10: ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ.

— Дорогой друг, наконец-то Вы вернулись! — воскликнул Ришелье, едва аббат Фанкан переступил порог его приёмной.

Он схватил священника в объятия, но тут же выпустил, поскольку тот, страшно побледнев, застонал от боли. Следы перенесённых пыток намертво вписались в худое изнеможённое тело несчастного, и только нечеловеческая радость от того, что он ещё жив, поддерживала в нём жизнь и взывала к мщению.

— Боже мой, что с Вами сделали? — воскликнул кардинал.

— И, главное, кто? — подал голос отец Жозеф, жестом приглашая аббата сесть.

Фанкан тяжело опустился в предложенное кресло, и, с трудом вытянув больные ноги, простонал:

— Она…

Ришелье и господин дю Трамбле переглянулись.

— Кто это — она?

— Блудница Вавилонская — английская королева, — ответил Фанкан, замотав головой, прогоняя страшные грёзы.

Герцог Бэкингем был прав — аббат действительно не решился рассказать кардиналу о своей связи с маркизом де Молина и его орденом. Не стал он упоминать и английского министра, сосредоточив всю свою ненависть на Генриетте.

— Но зачем Вы понадобились королеве? — удивился кардинал.

Священник усмехнулся.

— Вы помните господина д'Эгмона, Ваше Преосвященство? — спросил он.

Ришелье громко вздохнул. Арман д'Эгмон, граф де Ла Рош-Гюйон был его тайным агентом среди гугенотов, и поступил к нему на службу раньше, чем умудрился влюбиться в Генриетту Французскую. В своё время эта связь принесла Его Высокопреосвященству немало беспокойства, но ещё больше его потрясло таинственное убийство графа, которое до сих пор осталось нераскрытым.

— После смерти Армана гугеноты потеряли всякий страх, — признался он. — Особенно их глава — принц Субиз, который, прежде, слушал только д'Эгмона, а теперь советуется лишь с дьяволом, забыв всякое почтение к монаршей власти… Да, мне очень не хватает графа Ла Рош-Гюйона!

— Королеве Генриетте, по-видимому, тоже его недостаёт, — ответил Фанкан. — Заподозрив, что Вы, Ваше Преосвященство, причастны к убийству графа, она приказала своим людям похитить меня, Вашего верного слугу, чтобы узнать подробности гибели д'Эгмона.