Начинаем жить - Кожевникова Марианна Юрьевна

— Кто звонил? — тут же поинтересовалась Милочка. Она уже мыла посуду, чего никогда сразу после завтрака не делала Димина мама. Она вообще посуду мыла редко, а еще реже готовила. Грязных рубашек мама терпеть не могла. Дима носил их в прачечную, или мама покупала ему новые. А носки стирал он сам, и мама говорила, что это ее подарок будущей невестке.

— Валерка. Я сейчас ему деньги вынесу.

— Какие деньги? — Брови Милочки поползли вверх.

— Он в долг попросил.

— И много?

— Я что, отчитываться должен? — внезапно вспылил Дима, потому что, конечно, должен был отчитываться. Ну, не отчитываться, а посоветоваться. Или хотя бы сообщить.

— Не отчитываться, а сказать, — твердо и спокойно ответила Мила. — Валера денег не отдает, и я должна знать, сколько мы ему жертвуем.

Мы жертвуем! Ну и ну! Такого он не ждал. Валера — друг детства, и вообще это их мужские дела! Он никому не позволит вмешиваться в мужскую дружбу.

— Я сам разберусь, ясно?

— Но ты же будешь брать деньги из общей кассы? Из тех, что мы на совместную жизнь отложили? Или у тебя есть подкожные?

Да нет, подкожных у него не было. Он получал, конечно, немало. И за это спасибо мамочке: она его пристроила в хорошее место. Но брать придется из общих, так что, конечно, нужно было сразу сказать. И он разозлился еще больше, потому что, если честно, деньги немалые, и у Валерки и вправду в последнее время туговато с финансами, так что надеяться в ближайшее время на отдачу нечего.

— Три тыщи зеленых, — как можно беспечнее сказал он.

Брови Милочки опять поползли вверх.

— Я бы накануне свадьбы тыщами не разбрасывалась, — сухо сказала она.

— Ну, отменим свадьбу, сэкономим, — предложил он добродушно.

Опыта ссор у них еще не было. Предстояло выяснить, как они будут ссориться — угнетая друг друга молчанием, язвя насмешками или доказывая каждый свою правду отчаянным криком?

— Хорошо, не будем устраивать свадьбу, — так же сухо согласилась Милочка и пошла к раковине домывать посуду.

Дима отправился в спальню за деньгами, отсчитал, сколько надо Валерке, остались пустяки какие-то, но ничего, управятся, скоро зарплата.

Все обошлось даже лучше, чем он ожидал. Что ни говори, а у Милочки золотой характер, и совсем она не мещанка, просто хозяйственная и о нем заботится. Хлопотунья. Он с благодарностью потянулся к ней с поцелуем, и Милочка суховато, но поцеловала его в ответ.

— Вернусь — и двинем на дачу, — пообещал он даже с каким-то воодушевлением, хотя все последние дни при одной только мысли о предстоящей поездке на дачу настроение у него портилось, и он начинал капризничать и привередничать.

Весело запел мобильник, Валерка ждал Димыча на углу.

— Я туда и обратно, — сказал он.

— Я с тобой выйду, я же готова, — сказала Милочка.

Она подхватила сумку в коридоре и двинулась к выходу.

Дима забрал у нее сумку, они спустились вниз. У подъезда Мила получила сумку обратно и пошла к машине, а Димыч повернул на улицу и направился к перекрестку, где его дожидался Валерка.

Мужчины болтали, стоя на углу, когда мимо них на зеленый свет проехала серебристая «ауди». Милочка, сидевшая за рулем, помахала им.

— Куда это она? — недоуменно спросил Валерка.

— На дачу, — машинально отозвался Дима, смотря ей вслед.

— А ты? В Москве, что ли, остаешься? — уже совсем другим тоном спросил Валерка, явно прикидывая, не погудеть ли им где-нибудь.

— Я на электричке, — ответил Дима. — Меня в машине укачивает.

— Второй месяц беременности? — хихикнул Валерка.

— А ты пошляк! — с яростью бросил Дима, повернулся и пошел.

— Ладно, Димыч, не злись. Спасибо! Пока! Увидимся! — Валерка тоже сел в машину и уехал.

Дима остался один. «Ну, отменим свадьбу», — вспомнил он. И куда же теперь? На вокзал? На электричку? Или, что ли, домой поехать?

Глава 7

«Париж не только питание, но и немалое испытание», — вздыхал Сева, расхаживая по мастерской.

Всеволод Андреевич Лисецкий, художник-график, за две недели побывал во всех, каких только мог, парижских музеях, напитался всевозможными творческими идеями и вместе с тем не мог не огорчиться — первоклассных художников, начиная от безымянных древнеегипетских и до крупнейших с именем, современных, было море разливанное. И, окунувшись в это море, творить он хотел значительно меньше. Невольно брезжила мысль: не заняться ли садоводством и огородничеством? Выпиливанием и выжиганием?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он поглядывал на свои акварели — игру небесных красок, — и настроение у него потихоньку улучшалось. Он уже что-то замурлыкал под нос, прикидывая, можно ли издать за собственный счет альбом «Современницы»? Влетит, конечно, в копеечку. Но ведь стоит того, стоит. Жаль, если пропадет столько выразительных женских лиц. Выразительных даже своей невыразительностью. А приметы времени? А мода? Да что там говорить? Чего доказывать?

Старушки его в Париже понравились. Еще бы! Фактура-то какая!

Старушек он прикопил немало, в основном деревенских, а точнее — посадских. Теперь пришло время за молодушками поохотиться.

Сева плотоядно рассмеялся. Придется походить на дискотеки, помотаться по ночным клубам. По издательствам побродить. По разным фирмам. В метро поездить.

И городских старушек тоже нужно будет пособирать. Помолодели эти старушки, подтянулись — все в брюках, курточках, на стриженой голове беретик. Со спины девочка, с лица бабушка. Молодцы, девчонки! Все молодцы! Вот так и надо будет их сделать — сначала со спины, потом с лица — и контраст, и забавно.

Сева любил саму материю жизни, и ему становилось жалко, что она расточается и пропадает, не оставляя по себе памяти. А какая главная материя жизни? Люди. А какие главные люди? Женщины. Сева любил женщин. Он давно определил, что женщины в городе заменяют природу. Для чего мода? Чтобы из женщин создавать пейзажи. По осени один, по весне — другой. Они придают городу красоту, расцвечивают его, радуют глаз. Да, Сева очень любил женщин. Эту чудесную, вечно меняющуюся стихию, чутко откликающуюся на происходящее. Менялся мир, и первыми менялись женщины. По ним можно было судить, какие происходят перемены. Городские приноравливали свой облик к моде. Деревенским было не до моды, их меняла жизнь. Вот все это и войдет в его будущий альбом. Он сделает его на контрастах. Будет сразу видно, кто что бережет. Кто чем дорожит. Кто за что держится.

Сева взглянул на часы. Скоро придет его главная на сегодняшний день женщина. Сегодня у него мастер-класс с обнаженной натурой. Как он любил женское тело! Игру света и тени, мягкие линии. Любил и умел писать. И умел передать свою любовь ученикам. Класс у него через полчаса. Вот-вот придет главная героиня. Красавица. Венера. И ей и ему нужно приготовиться, подобрать освещение, выбрать позу. Натурщица неопытная, работа тяжелая, нужно, чтобы выдержала, не переутомилась. Сеансов-то впереди много. Чтобы сразу охоту не отбить.

— Вадик! — окликнул Сева своего бывшего ученика, а теперь коллегу, которому из-за тяжелых времен уступил половину мастерской, — иди посоветуемся, какой шторой свет затенить. — У меня сегодня для желторотиков натура.

Они стали вместе пробовать разные ткани, затеняя солнце, решая, какие тени будут выразительнее. И не успели еще остановиться на окончательном варианте, как раздался звонок, и в мастерскую вошла Вера.

— Молодец, — похвалил Сева. — Минута в минуту. Сейчас освещение подберем и начнем работать.

Он окинул ее пристальным, оценивающим взглядом.

— Постриглась. Хорошо. Шея видна. Ключицы. Может, ее спиной поставить? Спина тоже очень выразительная. И рисовать будет проще. Как ты думаешь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Верин недоумевающий взгляд встретился с отстраненно-внимательным Вадика.

— Чувствуешь? Венера. Присмотрись, та же стать. Слушайте, а вы же знакомы, — продолжал Сева. — Вера тогда в Посаде хозяйничала, помнишь? Нас поила-кормила. А это Вадим Вешников. Ты могла его и не запомнить.