Сказка и жизнь - Нинель Сирык

сердилась. Сначала мне было тяжело, невыносимо тяжело. Я буквально болела. А потом мне стало просто безразлично. Как же ты забыл, что той осенью, на полевых работах, ты силой (конечно не физической) заставил меня полюбить тебя. Это ты забыл? Я только сегодня утром отправила тебе ответ на предыдущее письмо, где ты слал проклятия мне на голову. Но они меня не оскорбили. Я понимала, что это естественная реакция на те гадости, что я наговорила тебе тогда. В своем ответе я писала, что принимаю твои проклятия и просила у тебя прощения за ту боль, которую причинила. Но теперь же, я беру свои извинения обратно. Это последнее письмо я тебе не прощу. Я теперь очень сомневаюсь, что ты не показываешь мои письма всем и каждому, хотя и обещал сохранять нашу переписку в тайне. А помнишь, сколько я просила тебя вернуть их мне? Ты что, не согласился, дабы потом цитировать их мне же?! Но как ты не понимаешь — это низко. Ну, хватит. Прощай. Надеюсь больше не получать от тебя ничего подобного. Если бы ты знал, как всё испортил своим письмом. Такими способами не вернешь ушедшее и не возродишь дружбу, симпатию, любовь, (что бы то ни было) вновь. Или ты напомнил мне мои писания, чтобы сделать больно?

При этом учти, когда я писала свои письма — мной руководила любовь. А тобой что? Ведь ты же — не любишь меня, и не любил. Просто ты сейчас одинок и тебе хочется вернуть привязанность той дурочки, которая смотрела на тебя влюбленными глазами и ловила каждое твое слово. НЕТ! НЕТ! НЕТ! Этого не будет больше. Всему своё время. У меня вполне достаточно переживаний, кроме этого. С меня довольно! И не смей мне больше писать. Слышишь? Видеть тебя не могу!

Р.S. Но теперь я хоть знаю, с кем имею дело».

Я еще раз перечитываю последнее предложение и хохочу. Хохочу на всю улицу, хохочу сквозь слезы, над собой, над жизнью, которая так беззаботно играет всем и вся; хохочу от бессилия и обиды, хохочу от того, что понимаю — это всё, конец. Теперь-то до меня дошло.

Я действительно не понят. Вернее, настолько извращенно понят, что хочется самому себе плюнуть в морду. Своей бестактностью я оскорбил всё лучшее в душе Марии, мало того — я не предпринял попыток отказаться от того безумного письма. Ведь я же знал, что так получится. Ответить! Написать всё! Сколько можно!? Однако, подходя к редакции, я несколько охладел. Написать? Я открыл дверь, уселся, не раздеваясь за стол, схватил белый, глянцевый лист. Увы и Ах! Не могу взгляд отвести от одной точки. Что ей написать? Она, все равно не поверит ни одному моему слову. Всё равно напишу много и обо всём. Ведь я же не подозревал, что она меня так любит до сих пор. Сильно, искренне, ревниво…

«Эх! …» — я задумался. Много и обо всём. Что всё? В этот момент ком подкатил к горлу, стало страшно от осознания того, что — бороться бессмысленно, я — повержен, и никакие оправдания не вернут прошлого. Даже, если, когда-нибудь всё более или менее утрясется. Ибо прошлое на то и ушло, чтоб не повториться. Бедная Мария, как она терпела эти два с лишним года?! еженедельные мои молчаливые звонки по телефону, несдержанные, полные чувств и страсти письма? Какая она все же сильная! «Эх!» так и осталось на листке. Укорить я Марию не могу, сам виноват, что не понят. Дальше я написал только три слова «Спасибо. Прощай. Все».

P.S. Теперь, спустя тридцать лет, я вижу, как мы были прекрасны в своих стремлениях и порывах, как были чисты и открыты. И было так, как не раз, а миллионы раз на земле: безответная любовь, несбывшиеся мечты и надежды, разочарования и обиды… В сущности, классическая ситуация, когда один любит другого. А этот другой — третьего… И я сейчас знаю, при той сложившейся ситуации, Я любил Елену; меня любили Лайла и Мария и я не обманул никого из этих трёх дорогих для меня девушек. Моя любовь к Лайле и Марии — это отражение их любви ко мне. Я любил их за их любовь, любил их любовь и не умел иначе.

2003год.