Сказка и жизнь - Нинель Сирык

— Что ты, Лен? Ну, перестань же, — я целую ей руки, колени; она отстраняет меня и, её слезы капают мне на руку. Я обнял её. Она освободилась, уронила голову на подушку и почти закричала,

— Убирайся!

Я не сразу понял, что она сказала.

Уйди, — повторила она.

Я присел у кровати, обнял её колени, уткнулся ей лицом в живот и молчу. Она гладит меня по голове, хочет сказать и не может. Сжала в ладонях мою голову. Я поднял лицо. — Я не твоя… — прошептала она и стала покрывать меня поцелуями. — Что ты? — я не понял.

— Да, тогда, ночью…

Я вскочил, отошёл к двери. Нет, меня не испугал сам факт. Почему? Зачем? Она меня любит. Как же? Голова кружится, обида застилает глаза слезами. Если бы я знал, что это произошло и конец на том, было — и нет… Но чувство, какое-то проклятое чувство, мне подсказывает — Елена бросит меня. Я с ужасом понимаю — прошедшие дни — начало её жизни без меня, без моей любви, без нужды в моей любви. И я боюсь её потерять.

А осень пахла листьями. Серость нависла над миром. Дождь мочил землю. Ноги шагали по лужам. Руки, почему-то замерзли в карманах. По щекам текли струи. Вода попадала за шиворот, и тогда мурашки пробегали по телу. В такие моменты сам себе кажешься сорванным мокрым листом… Перед глазами туман воспоминаний сквозь дождь. Всё было так хорошо и так недавно. Я знал, что она меня любила. Мне казалось, что мы проживем долгую красивую жизнь. Я верил, что она подарит мне сына. Знал… я ничего, оказывается, не знал. Мы любили друг друга. Мы были во всём — прямая противоположность. Нам говорили: «коса и камень, лёд и пламень». Мы были обо всем различных мнений, однако это нам не мешало. Я любил подолгу смотреть в её глаза, видеть её улыбку, слушать её. Я знал все её привычки, жесты… её всю. И вот, всё разом рухнуло: любовь, надежды, вера, желания… всё, что только может рушиться — рух-ну-ло. Рухнул мой пряничный домик на песке воображения у моря надежд.

Прошло полгода. Елена замужем. Но не за Талаевым, а за его другом.

Я устроился работать в редакцию университета. Живу всё в том же общежитии — уже легально. Иногда вижу её. Я и раньше писал, много писал; теперь же сия потребность возросла до неимоверности. Мне надо писать. Создать свою вещь, свой стиль, вы разить своё Я. Заставить признать себя. Нет, не для себя. Но какое-то волнение охватывает меня дрожью и дух противоречия, словно смеётся надо мной во мне же. Да знаешь ли, что таких, как ты — миллионы — которые хотят заставить признать себя. Самоуверенных, целеустремлённых… Ты хочешь сказать, что чувствуешь в себе ту необъятную силу, энергию, которые могли бы превзойти все ожидания окружающих и, даже свои собственные? Это бред сумасшедшего! Ты? Ты хочешь превзойти тех, кто уже создал шедевры, восславил истинное искусство!? Да. Я чувствую в себе силу, способную снести всё на своем пути.

Сегодня выходной. Какого чёрта я шляюсь по улицам? Такси подвозит меня до общежития. Письмо. Этого письма я, вообще-то не ожидал. Мы росли вместе. Учились вместе, жили в одном доме. Сидели за одной партой. Как-то, пожалуй, уже давно, я ездил к ней.

Я даже, кажется, увлекся ей. Это случилось до моего поступления в университет.

Потом всё прошло, мы посмеялись над собой. Переписывались очень редко. И — вот! Получая письма, человек испытывает, весьма своеобразные ощущения. То бывает дурная радость или острая тоска, негодование или тихая грусть, странное тепло или ярость, непонятное сожаление или благодарность… Я осторожно открываю конверт. Читаю… перечитываю ещё раз. Письмо, далеко не официального или шуточного характера, как то бывало прежде, далеко не сдержанное. Она писала его в неистовом отчаянье, переполненная пессимизма и неудовлетворенности всем и вся. Она его не перечитывала, по всей вероятности, а если и перечитывала, то не была в состоянии уразуметь своей сентиментальности в том смысле, в котором обычно сама воспринимала подобные вещи.

Она одинока в своих мыслях. Ей не с кем их разделить, некому их передать. И, мечущаяся в желании бежать от себя, она мучается, ибо подобное невозможно. Очевидно, она в таком состоянии и получила мой ответ на несколько странное предыдущее её письмо. Я тогда отправил послание весьма туманного содержания, с неимоверным количеством намёков, сделанных по той причине, что мне, спустя много времени после нашей встречи, оказалось трудно изложить свои истинные чувства и дела относительно Елены. Мне не хотелось ей писать о том, что я собирался жениться, что теперь один и прочее. Вот и пришлось — постараться и обойти острые углы, обогнуть «глубокие» места своих мыслей.

Господи! Какая горечь в её ответе. Неужели не мне одному достается? Эта горечь, этот крик отчаяния одинокого человека, коим являюсь и я, попытка ухватиться за соломинку, выбрав ею меня… а скорее, не выбрав, но увидев во мне эту соломинку, она не стесняется звать, не ищет предлога для основного мотива, а плачет, рыдает душой, взывая к помощи. И, возможно, эта неподдельная боль человеческая, столь знакомая и частая моя гостья, взволновала все моё существо. Ибо, зная подобное состояние, и, не получая поддержки, мне приходится испытывать такое же неимоверное отчаяние, проклинать мир за его несовершенство, обвинять всех и вся не известно в чём. Мне страшно захотелось сесть в поезд и уехать туда, к ней. Она меня зовёт. Нет, она не пишет «выезжай», но делает хуже, она разрывает мою душу и удивляет меня. Да, мне жалуются на одиночество, приносят свои беды, мысли, чувства. Но, боже мой! если бы они знали, что я не менее, если не более, одинок. Если бы они знали, чего мне стоит смеяться, петь, играть, шутить… а, в общем, походить на других — ЧЕ-ГО! Можно прекрасно понять их состояние, но, тем не менее, нельзя по существу помочь. И я-то это знаю лучше, чем другие. Что значит — уйти от себя?

А — ничего, ибо от себя не уйдешь. Никаких методов по этому поводу не выдаст вам современная популярная литература. Хотя, возможно улизнуть от себя на час, на два, и немногим более. И это иллюзорное спасение я бы не советовал искать. Подобные попытки, просто-напросто никчемны и, лишь повергнут вас в последующее время в ещё большее смятение и пессимизм. Это — обман. Человек, «зараженный» глубоким мышлением, до