Император Траян - Игорь Князький

Но без ложки дёгтя в бочке мёда всё же не обойтись. Не случись мятежа Касперия Элиана, не было бы у Нервы срочной необходимости усыновлять Траяна. А в этом случае неизвестно, кому могла достаться власть после неизбежно скорой смерти больного принцепса. Так что расправился Траян по завету Нервы и своему разумению с теми, кому косвенно возвышением своим был обязан и которые усыновление его одобрили, мятеж прекратили, а три месяца спустя императором его признали.

Так или иначе, в верхах римского общества Траян заслужил безупречную репутацию, каковая и привела его к высшей власти. Но был полководец Марк Ульпий уважаем и даже любим и своими легионерами. Обратимся вновь к Панегирику Плиния Младшего. Понятно, что жанр панегирика — явление, особо на объективность не претендующее, а как раз для безудержного восхваления предназначенное. Но здесь речь идёт о делах действительных, кои иному толкованию никак не поддаются:

«А как твои собственные солдаты? Каким способом заслужил ты такое с их стороны восхищение, что вместе с тобой они переносят и голод, и жажду? Когда во время военных упражнений с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар; ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они ещё смелели, и когда ты проверял вооружение воинов, вступающих в бой, испытывал их копья, то, если какое казалось более тяжёлым для того, кому приходилось его взять, ты пускал его сам. А как ты оказывал утешение утомлённым, помощь страждущим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку прежде, чем ты не обойдёшь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных».[199]

Такое поведение Траяна полностью соответствовало исторической римской традиции взаимоотношений военачальника и солдат. Вот как описывал её Плутарх в биографии Гая Мария: «Вероятно, лучшее облегчение тягот для человека видеть, как другие переносят те же тяготы добровольно: тогда принуждение словно исчезает. А для римских солдат самое приятное — видеть, как полководец у них на глазах ест тот же хлеб и спит на простой подстилке или вместе с ними копает ров и ставит частокол. Воины восхищаются больше всех не теми вождями, что раздают почести и деньги, а теми, кто делит с ними труды и опасности, и любят не тех, кто позволяет им бездельничать, а тех, кто по своей воле трудится вместе с ними».[200]

Конечно, подобное поведение было свойственно и великим полководцам иных держав. Вспомним Александра Великого и Ганнибала. Но у римлян это была норма поведения военачальника.

Однако, согласно утверждению Плиния Младшего, в его время такие славные традиции во многом оказались утрачены, почему он и восхищается Траяном: «Но после того, как упражнение с оружием из серьёзного занятия превратилось в зрелище, из труда — в удовольствие, после того, как упражнениями нашими стали руководить не какие-либо ветераны, украшенные венком с башнями или какой-нибудь гражданской наградой, а какие-то инструктора из презренных греков, каким великим примером кажется нам, если хоть один из всех восхищается отечественным обычаем, отечественной доблестью и без соперников, и, не имея перед собой лучшего примера, состязается и соревнуется с самим собой, и, как управляет один, так и является единственным, кому подобает управлять».[201]

Наверное, Траян не был всё же единственным в римской армии хранителем вековых воинских традиций. Представив его таковым, Плиний замечательнейшим образом — на то это и панегирик — обосновал, что сей полководец единственный, кто достоин высшего управления!

Траян высшее управление Империей, конечно же, заслужил. И отнёсся к этому великому повороту в своей судьбе самым достойным и ответственным образом. Сообщение об уходе Нервы из жизни ему доставил двадцатидвухлетний Публий Элий Адриан, сын его двоюродного брата. В возрасте десяти лет Публий остался сиротой. Траян великодушно взял на себя заботу о мальчике, благодаря чему тот получил достойное воспитание и образование. Естественно, Траян приобщил юного родственника и к военному делу. А уж в этом лучшего учителя для Адриана и быть не могло! Теперь Адриан должен был стать одним из ближайших соратников нового владыки Римской империи.

А владыка с первых же своих шагов крепко удивил римлян. Все предшествующие цезари стремились прежде всего утвердиться в Риме, что было и объяснимо. Даже открытый в гражданскую войну 68–70 гг. «секрет императорской власти», что правителем можно стать и вне столицы, о чём уже говорилось, этого устремления никак не отменял. Траян же, став императором по смерти Нервы и будучи утверждён заочно сенатом римского народа, явиться в стены «Вечного города» совсем не спешил. Думается, прежде всего потому, что в прочности власти своей он не сомневался, а опасные люди из числа преторианцев во главе с Касперием Элианом, месть каковым завещал Траяну его усыновитель, были быстро и решительно устранены. Теперь Траяна более всего беспокоила безопасность Рейнской и Дунайской границ. Маркоманы по-прежнему представляли собой угрозу рубежам Рима, и новый император, прекрасно владевший ситуацией, да и находящийся на Рейне, предпринял ряд мер для укрепления безопасности пограничья. По его распоряжению были созданы дополнительные вспомогательные подразделения. Здесь стоит выделить I Ульпиеву когорту, сформированную из бриттов.[202] Она получила его родовое имя. В деле укрепления рубежей Империи у Траяна были достойные помощники. Это наместники обеих пограничных провинций Верхней и Нижней Германий Юлий Урс Сервиан и Луций Лициний Сура.[203] Оба были его близкими друзьями и стали верной его опорой в годы правления Империей.

Весь оставшийся 98 год Траян тщательно инспектировал всю рейнскую границу, а весной 99 г. он проехал по границе дунайской, где по его приказу были проведены большие работы по её укреплению. Строились новые крепости, вдоль течения реки прокладывалась дорога. А близ Железных Ворот на Дунае, где быстрое течение и прибрежные скалы делали небезопасным движение судов по реке, был по повелению Траяна проложен обходной канал длиной в 3,2 километра и шириной до 30 метров. Если на Рейне работы велись прежде всего оборонительные, то на Дунае это была уже подготовка к будущей войне. И войне самой, что ни на есть, наступательной. Даже завоевательной.

Только завершив все эти работы, Траян наконец-то осенью 99 г. вступил в Рим.

«Путь твой был мирный и скромный, действительно как возвращающегося после водворения мира. Я даже не мог бы приписать к твоей похвале, что твоё прибытие не испугало ни одного отца, ни одного супруга… Не происходило никакого шума, когда ты требовал для себя экипажей, ты не оскорбил ничьего гостеприимства, содержание у тебя было, как у всех других, а при этом у тебя была свита, вооруженная и дисциплинированная».[204] Так описал путь Траяна в столицу Плиний Младший. А вот, что он сообщает о самом въезде императора в Рим: «И прежде всего, что за славный день, когда ты, в такой мере ожидаемый и желанный, вступил в город! И сколь удивительно радостно, что ты именно сам въехал! Ведь прежних принцепсов ввозили или вносили, не говоря уже, что на колеснице четвернёй и на белых конях, а то и на плечах людей, что было уже слишком надменно. Ты же, будучи выше и значительнее других хотя бы своим ростом и телосложением, словно праздновал свой триумф не над нашим долготерпением, но над гордостью других принцепсов».[205]

Траян приветствовал встречавших его сенаторов поцелуями и вызвал всеобщий восторг тем, что, называя имена награждённых почётными титулами, не прибёг к услугам раба-номенклатора. Обычно номенклатор называл имена лиц, каковые приветствующий император мог все и не помнить. Траян, значит, знал и помнил всех.

После восхождения на Капитолий и жертвоприношений новый принцепс двинулся на Палатинский холм в свою резиденцию. И здесь он вёл себя подчёркнуто скромно. Свидетельствует Плиний: «Оттуда ты отправился во дворец на Палатин, но с таким скромным видом, точно ты направлялся в дом частного человека».[206] Соответственно вела себя и супруга Траяна: «Когда жена его Плотина в первый раз входила во дворец, то, обернувшись назад к людям, толпившимся на ступенях, сказала: «Какой я сюда вхожу, такой же и желаю и выйти. И на протяжении всего правления она вела себя так, что не вызывала ни малейшего упрёка».[207]

Жену Траяна звали Помпея Плотина. Она была родом также из провинции, уроженкой города Немауса (совр. г. Ним на юге Франции). Происхождение не самое знатное — всадническая семья. Правда, была связана с влиятельным семейством Аврелиев-Фульвиев. Плотина была на пятнадцать лет моложе Траяна. Когда и при каких обстоятельствах был заключён их брак — неизвестно. Очевидно, что брак этот был прочен, супруги вели себя так, чтобы окружающие не могли в этом усомниться. Не случайно и Плотина удостоилась восторженных слов в «Панегирике» Плиния Младшего: «Твоя же, Цезарь, жена хорошо подходит к твоей славе и служит тебе украшением. Можно ли быть чище и целомудреннее её, или более достойной вечности? … Ведь твоя жена из всей твоей судьбы берёт на свою долю только личное счастье! Она с удивительным постоянством любит и уважает тебя самого и твоё могущество!»[208]