Кривая империя. Книга 3 - Сергей Кравченко

В Троице настроение было не столь поэтическим. Новообращенные стрельцы волновались, как бы их семьям в Москве чего-нибудь не сделалось, и предлагали пойти и изловить Федьку. Но царь их не пустил. А 6 сентября прорвало, наконец, и Москву. Стрельцы московские явились в Кремль, стали требовать выдачи Шакловитого для увода в Троицу, грозились набатом. Повторилась сцена 1682 года с выдачей Ивана Нарышкина. Теперь и Софья, скрепя сердце, сама выдала своего верного пса на живодерню. Из Москвы ушли все. Бояре наперегонки порысили к царю, стрельцы поволокли туда же Шакловитого, Васенька Голицын еще раньше покинул зазнобу и спрятался в своей деревне, но 7 сентября тоже прибежал в Троицу. Здесь как раз закончилась пытка Шакловитого. Этот с виду богатырь с первых 15 батогов на дыбе признался во всем, что было, и подсказал, чего не было. Во многом оказывался виноватым Василий Голицын, и Борис стал выгораживать брата во спасение чести семьи. Василию объявили ссылку с конфискацией, а Шакловитому — казнь без второй, обязательной в таких случаях, пытки, — это Борис Голицын опасался новых признаний. Забавно, что Петр не хотел казнить Шакловитого, а патриарх настоял. 11 сентября казнь Шакловитого и двух стрелецких полковников состоялась. Били кнутом и сослали с усечением языка еще трех стрельцов. Вскоре был пойман на литовской границе, жестоко пытан, расстрижен и казнен опасный поп Сильвестр Медведев — один из идеологов Второго стрелецкого бунта...

Хочу отметить разницу в исконно русских телесных наказаниях. Было два основных способа порки — батогами и кнутом. «Бить батогы» означало сечение длинным и толстым пастушьим бичом. От такой процедуры лопалась и вздувалась кожа, пациент долго болел, но оставался жив и почти здоров. Порка кнутом, тонким и иногда усиленным наконечником, оканчивалась — в зависимости от дозы — смертью или инвалидностью. Мясо под кнутом при умелой постановке удара лопалось до костей. Чтобы прикончить запалённого казнимого, достаточно было милосердно подать ему стакан холодной, экологически чистой воды, без яду и колдовского приговору. Резкое сужение внутренних сосудов приводило к нарушению мозгового кровообращения и немедленной остановке сердца...

Василия Голицына, несмотря на множественные доносы и показания, пороть не стали. Его сослали в Пустозерск. С дороги «Васенька» бомбардировал Петра жалобами и мольбами. Он красочно описывал свои страдания от соприкосновения с провинциальной жизнью. «Ныне в пути мучим живот свой и скитаемся Христовым именем, всякою потребою обнищали, и последние рубашки с себя проели. А в Пустозере хлеб зело дорог и всякая живность, и помереть будет нам томною и голодною смертию. Милосердые великие государи! велите нас бедных и невинных возвратить из такого злого тартара».

Это пишет недавний правитель России, на миг очутившийся среди простого, обыденно голодного и раздетого народа. Как же ты, голубь сизый, управлял, что у тебя люди в «злом тартаре» живут? Что ж ты такую адскую обстановку по русским окраинам не досмотрел за 7 лет? Вот Сонька тебе и еды с деньгами вдогонку прислала, а ты последнее мыло и прочую гигиеническую «всякую потребу» проел?

Ну, ладно, Петр пожалел слабака, перевел его в более съедобный Пинежский волок, и там забыл. Забудем и мы.

Оставалось разобраться только с Софьей. Петр написал письмо брату Ивану, в котором четко обосновал необходимость задвинуть Софью, поскольку «настоит время нашим обоим особам богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем». Ну, тут очевидна дискриминация по половому признаку, а то чего бы Петр называл сестру «зазорным лицом». Софье приказали удалиться в Новодевичий монастырь, куда она и переехала после долгих отговорок. Так, к концу 1689 года Петр в 17 лет стал действительным царем, Софья замаливала грехи, а царь-дублер Иван Алексеевич озаботился приемом лекарств и примочками к незрячим глазам.

Часть 8. Вторая попытка (1689 — 1725)

Пётр собрался править. Вернее, собрались править им. Это почтенное собрание включало в себя мужей достойных, привычно украшенных боярскими соболями.

Борис Голицын прикрыл собою честь фамилии, из-за этого по возвращению двора в Москву утратил былой фавор, очутился завхозом Казанского дворца. Новым лидером стал царский дядька Лев Нарышкин. У него и аппарат был наготове — всё свои, Нарышкины. Они овладели главным министерством — Посольским приказом с его иностранными делами. Остатки пирога — судебный приказ и управделами Большого Кремлевского Дворца (БКД) — достались родственникам молодой царицы Евдокии — Лопухиным. Видный военачальник Троекуров получил Стрелецкий приказ. И что-то значили при дворе Долгорукие и Стрешневы.

Этой рассадкой Петр почти не занимался — бояре расселись сами на правах родни и победителей. А Петр был обуреваем своим собственным интересом, лежавшим далеко за пределами БКД — на дне морском, вернее, на глади Плещеева озера. То ли детское увлечение корабликами так отвлекло Петрушу от московских литургий, то ли действительно Провидение вело его имперским путем, но он сделал то, чего мы ждали и не дождались от любимого нашего Гриши Отрепьева и глубокоуважаемого Бориса Федоровича Годунова. Петр вышел в чисто поле и стал строить с нуля опричную партию, чиновную пирамиду, армию нового типа, имперскую столицу, новую этическую систему, то есть, Империю вцелом, — взамен надоевшей и неэффективной религиозной конструкции.

Первое, что удалось Петру, — это команда. У команды этой было большое преимущество перед прежними правительствами — ее долго не принимали всерьез. Дружки Петра — памятный «немец» Патрик Гордон, Лефорт какой-то неведомый, «польский король» Ванька Бутурлин — они и должности занимали ненастоящие, потешные. Эти должности не вызывали ревности у долгоруких и троекуровых. Да и как было ревновать и сравнивать, «в версту» ли приходится придурашный «генералиссимус Фридрихус Ромодановский» ближнему стольнику Долгорукому, когда и сам царь тут же, на поле «великого и страшного боя» в октябре 1691 года скачет козлом в чине ротмистра? И морда у него опалена пороховым взрывом, а вокруг валяются непонарошку тяжело раненые и убитые. И князь Долгорукий застывает, разинув рот, среди этого фантасмагорического действа, невиданного на Руси. А зевать ему не стоило, потому что тут же «вражеское» ядро непареной репой бьет благородного в грудь, а может, он сам от испуга падает вниз головой с «шанца», но приходится его командиру, ротмистру Петру Алексееву писать похоронку: «Тот бой равнялся судному дню: Ив. Дмитр. Долгорукий от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим переселилися в вечные кровы, по чину Адамову; идеже и всем нам по времени быти»...

Эти опасные игры продолжаются год за годом. И можно бы на них не обращать внимания, когда б не мешали управлять православным государством, когда б военный бюджет шел на Стрелецкий приказ, а не на дурацкие полки — Преображенский и Семеновский, когда б казенные деньги не утекали по озерам и рекам щепками разбитых «кораблей». Да и сам Петр, хоть иногда появлялся бы на троне.

В феврале 1692 года Льву Кирилловичу пришлось самому по холоду добираться до Преображенского и слезно упрашивать племянника съездить в Москву для приема персидского посла — никак нельзя его не почтить, больно восточные люди обидчивы! А после и совсем не получалось выманить царя в столицу, ибо 1 мая состоялся спуск на воду первого корабля. С июля по октябрь весь двор вынужден был присутствовать на озере неотлучно.

В июле 1693 года, с третьего захода «Петруша» отпросился у матери в Архангельск, побожившись в море не ходить, а «только посмотреть на корабли». Там он сразу увязался с иностранными купцами доехать до угла, потом вернулся и стал дожидаться каких-нибудь еще купцов, чтобы осмотреть их суда и прикупить запчастей для своего флота. Мать умоляла его вернуться к семье, но Петр отшучивался: чего ты, мама, беспокоишься? Ты меня «предала в паству божьей матери», так кто ж меня лучше этой пастушки упасёт?

Петр водил компанию с моряками и купцами, обедал и рассуждал о сути морских путешествий у архиепископа Афанасия, заложил Архангельскую верфь, заказал у голландцев фирменный корабль, запустил фейерверк и по растрате денежного запаса довольный удалился в Москву.

25 января 1694 года царица Наталья Кирилловна скончалась после пятидневной болезни, совсем нестарой женщиной — сорока двух лет. Она так и не увидела величия своего сына, так и осталась в недоумении от его затянувшегося детства.

Петр убивался страшно, но горе притупилось, и оглядываться царю стало вовсе не на кого. Он только изредка, когда приходилось особенно тяжко, падал на пол, подкатывал глаза на небесную пастушку — одобряет ли приснодева его усилия? Дева не возражала, Петра сотрясала судорога, и дворовые грустно вздыхали: «падучая!» (эпилепсия).