Мифы о России и дух нации - Александр Горянин

Разумеется, не осталась забыта и тема любви к кнуту, как же без нее. В сборнике цитируются «Московские новости»(15.10.96), порадовавшие читателей статьей уже известного нам А.Грачева «Не такая, как другие?»  Эта штука посильнее «Фауста»  Гете. Даже трудно сказать, в чем автор блистает ярче — в географии или истории. «Казалось, сам Бог испытывает эту нацию, и без того как бы сосланную на поселение в один из самых суровых медвежьих углов земного шара (барон де Кюстин вообще считал, что «Сибирь начинается от Вислы» ), ниспосылая ей наряду со стихийными бедствиями, непрестанными[44] иноземными вторжениями и междоусобными войнами, наиболее жестоких правителей» . Если бы речь шла о жестокости Ленина-Сталина, кто бы спорил? Но нет, речь о царях и князьях минувших веков, сущих агнцах по сравнению со своими европейскими коллегами.[45]

А.Грачев утверждает далее, что Александр II, Царь-Освободитель, будто бы не заслужил в России «признательности современников и благодарности потомков» , зато «в Пантеон национальной славы общественное мнение и народная молва»  поместила, де, Ивана Грозного. Странно. И Александр заслужил, и Ивана не поместила. Иван Грозный, хоть и умертвил куда меньше людей, чем его современница Елизавета Тюдор (казнившая, по подсчетам английского историка У.Коббета, за один год больше народу, чем католическая инквизиция за три века[46]), хоть и каялся затем в этом прилюдно и келейно (европейские монархи такой привычки сроду не имели) и заказывал «Синодики»  убиенных, народным сознанием все равно был навек отринут как окаянный царь, и даже на памятнике Тысячелетию России в Новгороде, среди более чем ста фигур, включая какого-нибудь Кейстута, места ему не нашлось. (И это при том, что Иван Грозный — кроткое дитя рядом с Людовиком XI, Генрихом VIII Английским, Филиппом II Испанским, герцогом Альбой, Чезаре Борджиа, Екатериной Медичи, Карлом Злым, Марией Кровавой, лордом-протектором Кромвелем и массой других симпатичных европейских персонажей.)

Скажут: появление подобных статей просто подтверждает тот факт, что у нас свобода слова. Ну, а предложи я «Московским новостям»  заметку с утверждением, что Ленин умер пяти лет от кори и никаких большевиков не было, напечатают ли ее на том основании, что у нас свобода слова или все же отклонят как нелепицу? Процитированный текст не был отклонен, как нелепица, видимо потому, что вполне отвечал сложившемуся собирательному образу России, некоему, как говорят нынче, консенсусу, негласно достигнутому относительно нее.

Безнадежные оценки России, высказанные при обсуждении национальной идеи, хоть и опираются (якобы) на нашу историю, метят, разумеется, в нынешний день. К счастью, в сборнике «Россия в поисках идеи»  нашлась и меткая оценка подобного сумеречного творчества: «Сегодня России навязывается идеология широко известного содержания: «Остров невезения в океане есть»»  (Независимая газета, 27.12.96). По-моему, лучше не скажешь. Совсем не удивительно, что эти в высшей степени здравые слова принадлежат не почтенному публицисту советского разлива и вообще не профессиональному автору, а «новому русскому» , президенту концерна «Авиатика»  Игорю Пьянкову, совсем еще молодому человеку.

Откуда же берется это странное понятие об острове невезения, это, по сути, пораженчество — формально обращенное в прошлое, но подразумевающее и настоящее, и будущее? Пораженчество проникло даже в среду, вроде бы сделавшую патриотизм своим знаменем. Беру с прилавка новое глянцевое издание, читаю: «Наш дом. Журнал для тех, кто все еще любит Россию» . Как вам нравится это «все еще» ?![47]

Повторю еще раз: сами того порой не ведая, некоторые наши авторы в качестве общеизвестных истин доверчиво и некритически повторяют домыслы, рожденные когда-то чужим недоброжелательством, обидой, завистью, а более всего страхом. Они вновь и вновь воспроизводят тот образ России, который создавался при деятельном участии ненавидевших ее людей. Одним из таких людей был разжалованный А.Грачевым в бароны (и поделом!) маркиз де Кюстин, тоже крупный географ.[48]

А почему повторяют, почему воспроизводят? Почему так пламенно (и порой искренне) уверяют, что в России всегда всё было — и остается — самым ужасным, самым жестоким, самым несчастным, самым бедным? Среди прочего, здесь срабатывает невольный эффект обратного проецирования: 75 советских лет — воистину ужасных — отбрасывают тень на наше более далекое прошлое. Но главная причина все же в том, от чего предостерегал Юрий Крижанич. А предостерегал он нас — ровно треть тысячелетия назад! — от «чужебесия» . Знавший Европу не понаслышке Крижанич писал: «Не подобает нам самим о себе злословить, а, напротив, следует внимательно разобрать, что о нас иные народы говорят,[49] далеко превосходят нас в жестокости, в лживости, в ересях и во всяких пороках и сквернах, и в нашем народе никогда не видали таких насилий, обманов, хитростей, клятвопреступлений, распущенности и излишеств, какие присущи этим народам»  (Ю.Крижанич. «Политика» , М., 1965).

С тех пор утекло много воды, сильно изменились все народы. Времена Алексея Михайловича, Казановы, Крымской войны давно скрыты множеством поворотов той петлистой дороги, что зовется Историей. Невозвратно, увы, удалилась и та страна, о которой Бунин писал в «Окаянных днях» : «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…» . И все же изредка — о, совсем изредка! — нам, пишущим людям, стоит вспоминать совет мудрого хорватского отца-доминиканца.

Очень бы не хотелось, чтобы в данной книге было усмотрено нечто «антизападное» . Напротив, я, по мере сил, воюю в печати с нашими невротическими конспирологами, энергично идущими по ложному следу западного заговора против России.[50] Все упреки в патрофобии, высокомерной словесной небрежности, культивировании антироссийских штампов я адресую здесь «своим»  (как ни мало мне хочется употреблять в данном случае это почти ласковое притяжательное местоимение). Зарубежные авторы зачастую лишь воспроизводят ту чернуху, что вычитывают в нашей печати. Кто их упрекнет? «Вы же сами это про себя пишете» , — я не раз слышал подобный ответ.

В число «своих»  приходится включать, помимо журналистов, еще и грантополучателей — новый подвид человека пишущего. Обладая исключительным нюхом, они в своих научных изысканиях чаще всего приходят именно к тем выводам, которые (скажем помягче) не окажутся неожиданными для зарубежного фонда, раздающего гранты.

Во многом благодаря этим самым «своим»  за пределами России» идет активное распространение антирусских и антироссийских слухов и небылиц, культивирование антирусских настроений,… откровенной русофобии»  («Независимая газета» , приложение «НГ-сценарии»  № 6, июнь 1998).[51] Мифы в который раз устремляются по привычному кругу.

ЧТО ГОВОРИТ ЧУЖОЙ ОПЫТ?

Не знаю, приглядываются ли наши россиеведы, авторы учебников и иных сводных трудов по истории России к зарубежному опыту. Судя по их текстам, нет. Полистаем слывущий образцовым («standard» ) обширный труд одного из самых известных в нашем веке английских историков Дж. Тревельяна «Социальная история Англии» . Эта книга из тех, что всегда имеются в наличии («in print» ) в виде удешевленного издания в мягкой обложке. Только не сочтите, что речь идет о какой-нибудь пропагандистской дешевке — нет, это в высшей мере эрудированное и почтенное исследование.

Тревельян освещает около шести веков британской истории — от середины XIV века и до 1901 года — года смерти королевы Виктории. Нам будет любопытно узнать, что о восстании Уота Тайлера автор рассказывает всего на двух страницах и скорее как о некоем курьезном эпизоде. Восстание, по нашим меркам, конечно, не ахти, длилось всего месяц; это не Разин, не Болотников, не Булавин, не Пугачев. С другой стороны, сам факт крупнейшего (все-таки!) в Европе XIV века восстания крестьян, их четкие требования (отмена крепостного права и барщины, возврат отнятых общинных земель), повод восстания (утроение подати), то, что крестьяне захватили Лондон, овладели неприступной королевской крепостью Тауэр, убили архиепископа Кентерберийского — все это требовало бы (кажется нам, воспитанным на иных образцах) чуть больше места.[52]

Тревельян очень сглаженно и в самых общих словах говорит о крайне важной примете времени, взятого им за отправную точку — потому, возможно, что это не самое радостное среди британских исторических воспоминаний. Дело в том, что в середине XIV века еще был далек от завершения занявший свыше трети тысячелетия период господства в Англии языка завоевателей-норманнов. Как пишет биограф создателя английского литературного языка Джеффри Чосера (собственно Жеффруа Шосье), «двор и знать говорили по-французски не только в своей среде, но и в парламенте и даже с народом — французским языком указов…»  А в это время деревня — «глухо-враждебная… полудикая, темная вотчина разбойничьих баронов» , сидевших» на страже своей добычи в неприступных замках» , с трудом изъяснялась с городом «на многочисленных саксонских и кельтских диалектах» .[53]