Знак Ворона - Дмитрий Вересов

На сей раз самый аппетитный пирог для прожорливых сплетнеядных испекла хитрюга Алабама Джонс. Зная журналистскую кухню как свои пять пальцев, она просчитала все со стопроцентной точностью. Колин Фитцсиммонс и Татьяна Розен, которых бульварные издания сотню раз клали в постель к кому угодно, но только не друг к другу, появляются на балу вместе. Но никакой пошлости, упаси Боже! Никаких поцелуйчиков перед объективами, никаких откровенных взглядов. Хотя сыграть в любовников для двух талантливых актеров не составило бы труда. Но это было бы слишком просто, чересчур тривиально. И к тому же лишило бы мастеров пера, или тех, что считают себя таковыми, возможности заняться любимым делом — досочинить неоконченную историю, дописать начатый сценарий. Ради такой возможности они пожертвуют и длинноносой Крувз и кривоногой Кривз. Разгадать чужую загадку, что может быть приятнее? Я все про вас знаю, от меня шила в мешке не утаишь! Я всегда догадывался, что все именно так и обстоит, только ждал подтверждения.

Загадку следовало сделать притягательной на двести процентов. Перфектная женщина, Татьяна Розен, должна была в этот вечер превзойти саму себя, оказаться супер-пупер перфектной. Она должна стать королевой бала.

Королевский наряд Татьяна выбирала вместе с Алабамой. Несмотря на свою верность любимым джинсам, девушка оказалась в курсе модных тенденций вечернего гардероба. Кроме того, у нее был отменный вкус. Впрочем, как и у Тани. Поэтому споров не возникло. Из сотни предложенных вариантов обе, не сговариваясь, выбрали один. Дав отставку Ив Сен-Барану и Полю Хотье, они остановились на черном платье от Москитно. Длинное облегающее платье с эффектным разрезом. Никаких лишних деталей. Идеальный покрой и красивейшая фактура ткани были самодостаточны. На шею — изящное колье из белого золота с бриллиантами, в уши — две алмазных слезинки. Такие сверкающие, словно их проронила сама Афродита. И, наконец, царственной особе необходима мантия. К счастью, времена, когда любителей натурального меха закидывали тухлыми яйцами и гнилыми помидорами, канули в прошлое. Красавице в шубке из рыси больше не надо рысью удирать от вооруженной овощами шайки активистов гринписовцев. Венера в мехах вновь стала символом женской красоты и сексуальности.

Татьяна украсила плечи нежным, невесомым мехом шиншиллы — самым дорогим из мехов. На то она и королева.

Все эти приготовления к балу, вся эта суета так вскружила Татьяне голову, что она начала испытывать странное волнение, как студентка перед экзаменом или Наташа Ростова перед первым выходом в свет. Колину, когда они сели в лимузин, даже пришлось ее успокаивать. Лучший для этого способ — переключить внимание человека на что-то другое.

— А я для тебя, Таня, приготовил сюрприз.

— Какой?

— Не скажу. Потерпи, ты его увидишь на месте. Это будет кое-кто, по кому ты очень соскучилась.

“Пашка!”, — пронеслось у нее в голове. “Вот это было бы здорово! Какая бы она была счастливая, если бы увидела, как он, во фрачном костюме и накрахмаленной рубашке, подходит к ней и галантно раскланивается. А потом спрашивает Колина: “Вы позволите ангажировать вашу спутницу на танец?”. И Колин улыбается: “Разумеется”. И они с Пашей кружатся под завораживающие звуки венского вальса. Потом танцуют чувственный фокстрот, затем раздаются волнующие кровь аккорды страстного танго… Он ангажировал ее не на один танец, а на всю жизнь…”. Татьяна с трудом отогнала от себя чудесное видение. Ведь то, что она себе представляла, совершенно невозможно. Павел в тюрьме, там, где балом правят суровые надзиратели, а вместо музыки — лязг железа и звук запираемых замков. Он осужден, осужден на долгие годы. По позорной, грязной статье… Но кто же будет на вечеринке? Что за сюрприз? Может, Леня Рафалович?

— Ты смог сделать приглашение для Леонида?

— Потерпи, скоро все узнаешь, — Фитцсиммонс решил до поры не раскрывать карты или не признаваться в том, что она уже открыла их, вопреки его желанию.

Алабама просчитала все со стопроцентной точностью. Колин и Татьяна прибыли почти одновременно с красавцем Майком Ругласом, шедшим под руку с Наоми Камбал. Экстравагантная парочка удивленно озиралась: куда подевались журналисты, ради которых их продюсеры два месяца вели переговоры и оговаривали детали этого появления на публике. Стоило ли надевать на обнаженное тело чернокожей красавицы Наоми вызывающе прозрачное платье, если на эту натуру не польстился ни один завалящий фотокорреспондент? Все фото — и телекамеры были нацелены в другую сторону. Туда, где Колин Фитцсиммонс знакомил свою царственную спутницу с режиссером Робертом Передрягесом.

Никогда еще Татьяна не видела вокруг себя столько именитых персон сразу: на кого ни кивни, окажется или мультимиллиардер, или суперстар.

— Колин, а кто это в шляпе с черным платком на лице — одни глаза видны, словно у грабителя-налетчика?

— Ну ты даешь, это же Джек Майклсон! Он теперь на людях практически не появляется: перед каждым выходом в свет ему приходится буквально собирать себя по частям. Я не шучу! Во всяком случае, что нос у него накладной, я знаю точно. Мне один знакомый гример рассказывал, он работал с Майклсоном на съемках клипа.

— Надо же! А эта тощая дамочка, с толстым слоем грима на черепе?

— Ну, Татьяна, ты самых знаменитых в мире персон не узнаешь. Так нельзя! А фильм “Теловредитель” помнишь? Кто там главную женскую роль играл?

— Уитни Хвостон. Но она ведь красавица, а это просто какой-то ходячий скелет!

— Тише!.. Наркотики, моя дорогая. В больших количествах они способны творить чудеса, но, к сожалению, чудеса не со знаком плюс.

Официанты разносили на подносах французское шампанское. Основная часть мероприятия не могла начаться, пока не прибудет хозяин торжества. Впрочем, те, кто присутствовал на балу не в первый раз, знали: дядя Джулио всегда появляется одним из последних. Он не любит ждать и предпочитает, чтобы это делали другие. Все давно привыкли прощать ему этот маленький каприз. Чем бы губернатор ни тешился, лишь бы позвал в гости еще разок.

А шишки мирового масштаба продолжали входить в освещенный тысячью свечей зал, сыпались как из рога изобилия. Думала ли Таня восьмидесятых, гражданка нерушимого Советского Союза, что когда-нибудь попадет в одну тусовку с теми, кого она видела на экране телевизора. Даже мечтать о таком казалось верхом безумия. Казалось, что все эти телегерои живут где-то на другой планете, в ином, ирреальном мире. А теперь она, Татьяна Ларина-Розен, стоит с ними рядом. И они подходят, протягивают руку, подносят ее ладонь к губам. Как удивительна жизнь! Как непредсказуема!

На балу Колину представлялся случай поговорить с самыми важными людьми.

С самыми архиважными, с теми, кто еще в период Великой американской депрессии начинал крышевать голливудскую киноиндустрию, а теперь, в сотни и еще в сотни раз преумножив вложенный капитал, решали идеологические вопросы общей голливудской политики.

Колина подвели к Уильяму Петти-младшему. Забавно, но младшему было уже шестьдесят пять или шестьдесят восемь…

— В вашем фильме вложены некоторые средства покойного лорда Морвена? — спросил Петти-младший.

— Да, сэр, — почти по-военному ответил Колин, искоса поглядывая, как Татьяна выполняет элемент аргентинского танго, в просторечии именуемый “дорожкой”, и грациозно фиксирует обязательные резкие повороты головы.

— Эти средства, вероятно, и пошли на приобретение скандального русского авианосца? — спросил Петти.

— Крейсера, сэр, — поправил Колин.

— Неважно, важно то, что нам бы хотелось сделать что-либо приятное в память о нашем покойном друге лорде Морвене, — сказал Петти, — мы бы хотели посодействовать тому, чтобы кино, отчасти снятое на деньги нашего друга, было бы отмечено общественностью именно в той части, в какой оно было профинансировано…

— Сэр? — Колин вопросительно наклонил голову.

— Видите ли, — продолжал Петти-младший, — дать фильму о русских как о героях — главные призы американского киноискусства было бы неверно с политической точки зрения…

Колин нервно сглотнул. Он понимал, что для него сейчас наступил момент истины. Именно эти калифорнийские нефтяные воротилы, главным среди которых и был Петти-младший, — решали вопросы идеологических и политических перспектив американского киноискусства.

Они рассматривали кинобизнес как дорогую игрушку. Как футбольный клуб, который приносит не только деньги, но и гордость, как гордость от обладания красивым автомобилем или красивой женщиной.

— Целесообразно было бы дать вашему фильму приз за лучшие спецэффекты, имея в виду эти скандальные и дорогие плавучие железки, — сказал Петти уже с трудом. У него начиналась одышка. И прежде, чем стоящий рядом с Петти секретарь объявил бы аудиенцию законченной, Колину хотелось услышать еще что-нибудь утешительное. Ведь он надеялся на большее.