Дневник Марты - Александр Стуликов

не понимаю вас…

– Вы наблюдали,  как ловко пастух справляется со стадом овец?

-Нет.

– Овцы безропотно подчиняются ему, а если  они во время сна или трапезы пастуха разбредутся в разные стороны, блея каждая на свой лад, то  ему не нужно даже отвлекаться от обеда, достаточно дотянуться до камня и кинуть. Не целясь. И вот уже овечки жмутся друг к другу и ни звука. Тишина. Мы люди. Они ответят за свои злодеяния.

 -Кто? Кто они?

– Прощайте! –  мой спаситель подмигнул мне и исчез.

Покрепче обняв столб и сорвав крышку объектива я начала искать.

Повсюду лица. Бледные и угрюмые.

Рваная одежда и сбитые в кровь кулаки.

Женщины и дети. Мужчины и старики. Их много.

Впереди колючая проволока, а за ней черные фигуры, они стоят  стеной, неподвижно, взор их виновато упал на асфальт, пальцы сжали приклады.

Я не понимала зачем мне это нужно, но продолжала делать кадр за кадром, боясь упустить что-то важное.

Ни крики, ни дым, разъедающий мои глаза, не мешали мне, я слышала только затвор фотоаппарата, который

работал словно биение здорового сердца, уверенно и ритмично.

Вернулась я домой далеко за полночь.

Я стояла у подоконника, хлебала холодный суп и смотрела в окно.

Улицы не опустели, повсюду, словно огни  светлячков,  мерцали костры.

Запели песню.

Спать не хотелось, я ждала только рассвета, чтобы  взять мольберт и вернуться на площадь.

С первыми лучами солнца я уже рисовала.

 Я разместилась на углу желто-синего дома, в ржавой люльке, такие используют  для подъема  рабочих на высоту, она висела в метре от земли и немного раскачивалась , но  с нее было видно все как на ладони.

За ночь на площади вырос целый город.

Он состоял из ровных рядов палаток, уходящих вдаль, медпункта с флагом, изготовленным  из удочки и белой тряпки, полевой кухни с запахом гречневой каши, штаба и амфитеатра, откуда  наперебой неслись то песни, ласкающие слух, то громогласные речи, вонзающиеся в уши словно кинжал, а еще  какого-то чувства счастья и радости, которые  витали  настолько плотным облаком, что казалось,  что до них можно не только  дотронуться, но и  отломить себе небольшой  кусочек, знать бы только, кому принадлежит.

До обеда я исписала все холсты, которые принесла с собой, но мои руки  отказывались останавливаться и требовали продолжения.

Пришлось возвращаться домой.

Дотащив  свою мазню обратно до квартиры кое-как, буквально волоком, меня ждало разочарование: ни одного чистого холста дома не оказалось.

Передо мной  встала щекотливая задачка: выбрать  картину, которая будет отдана в жертву  ради настоящего.

У меня накопилось уже немало работ, все они  для меня  стали очень дороги, словно маленькие детки, но вот почему-то  самые плохие и незаконченные картины мне было  жальче всего отдать под власть грунта, который скроит их уже навечно, не дав им ни единого шанса на жизнь.

Не знаете как выбрать? Зажмурьте глаза и ткните пальцем в пустоту, на ваше удивление результат окажется не хуже, чем если бы вы подсмотрели.

Так я и поступила, расставила свои работы вокруг себя и начала кружиться. В тот момент, когда я почувствовала, что пол уходит у меня из-под ног, и я потеряю равновесие и упаду, я открыла глаза. Прямо на меня, сквозь зной безжизненной пустыни, летела маленькая розовая бабочка.

Она с легкостью преодолевала один бархан за другим, но, казалось, что ее тонкие, почти полупрозрачные крылышки вот-вот коснутся раскаленного песка и попросту сгорят.

Бабочка в пустыне.

Я не помню, когда нарисовала эту картину, и что меня побудило, но именно с ней, к моему большому сожалению, придется расстаться, выбор сделан.

Наспех загрунтовав холст, я спустилась к площади, на этот раз местом для пленэра стал пятачок в самом центре ристалища.

Здесь было весело, уютно и жутко страшно.

Первые минуты я не могла сосредоточиться, чужие мысли буравили мой мозг, приводя его в замешательство, все отвлекало.

Я щипала себя, закрывала глаза, ходила кругами, пела, ничего из этого не помогало настроиться на работу.

Я стала пристально всматриваться вдаль и наконец-то увидела.

Его.

Город, каких много у нас, схожие друг с другом как две капли воды, одним словом –  однояйцевые близнецы.

Жителей в нем много, они куда-то спешат, а перемещаются согласно своему цвету.

Белые идут по белой линии, красные по красной, желтенькие по желтой.

Все устроено так, что они никогда не пересекаются.

Обычный день в обычном городе.

Настораживает только одно – небо, вернее его отсутствие, над городом не видно ничего, ни облаков, ни звезд, ни Солнца, ни Луны, ничего, пустота.

Пустота.

Сначала отступила усталость и тяжесть,  а потом я вообще перестала  ощущать свое тело,  мои ноги не касались земли, я парила

и ничего меня больше  не могло отвлечь – я  рисовала.

Летая над городом, я вглядывалась в окна каждого дома, пытаясь отыскать то, что сможет закрыть эту пустоту, ведь без неба нельзя.

Сложность была только в одном, я  не знала как выглядит то, что я ищу.

На секунду мне показалось, что я нашла, там, из – за угла  дома, доносилась красивая и нежная мелодия флейты, я закрыла глаза и полетела на звук, но не успела, меня ударили словно назойливую муху, наотмаш, несколько раз, смакуя и приплясывая.

Что было потом, я не помню, когда я очнулась, моя голова сильно гудела, невыносимо тошнило и очень хотелось спать.

Картина валялась в луже крови , а  мольберт превратился в  груду щепок.

Я попробовала подняться, но в глазах опять все потемнело.

Рев двигателя, духота и невозможность пошевелиться. В небольшую дырку в полу я видела, как крутится большое колесо, отправляя всю пыль и грязь с дороги прямо мне в лицо, меня куда-то везли в железной будке без окон, заполненной доверху телами, которые стонали, кряхтели и выли.

Время превратилось в вечность.

Мне уже стало все равно куда нас привезут и что с нами будут делать, было одно желание побыстрее выбраться из  этой консервной банки. Когда двигатель умолк и открыли двери, я  почувствовала облегчения.

С улицы доносился истошный лай собак, когда он приблизился вплотную, нас начали выводить.

Выдергивали по одному, за руки, за ноги и выталкивали  наружу, дальше люди бежали сквозь строй до железного ангара,  а вслед им сыпались  удары резиновых