Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Возле водокачки показался Наурыз. Проводить его хотели командиры сформированного отряда красных сарбазов. Но он, поблагодарив, отправил их обратно. Сослался на то, что должен еще забежать к знакомым. Ей он тоже советовал не приходить на вокзал.

— Я всегда буду провожать и встречать вас, — с волнением ответила девушка.

От этих слов на сердце Наурыза стало легко и радостно.

Вчера он получил телеграмму от ревкома: вызывают. Видимо, затем, чтобы услышать о положении дел на местах.

Косой дождь усиливался, а ее все не было.

Суета у вагонов стихала. Значит, те, кто должен был уехать, все вошли в вагоны. Наурыз начал волноваться. «Ладно, — решил он, — на худой конец можно и на ходу заскочить в вагон».

— Я вас заставила долго ждать?..

Оказалось, Наурыз ждал ее с другой стороны.

— Не промокла? — заботливо спросил он и взял ее под руку.

— Нет. Я же под зонтиком!

На этот раз Толкын была одета по-европейски. Даже шляпа с вуалью. Если бы она сама не подошла, Наурыз едва ли узнал бы ее в толпе. Она раскрыла над его головой цветастый зонт. Видя, что Наурыз рассматривает ее новые наряды, Толкын забеспокоилась.

— Что, не идет?

— Нет, все хорошо! Не уступишь знаменитыми модницам.

— А вы и насмехаться умеете?

— Нет, зачем же! Я серьезно.

— Боялась, что посторонние заметят. Одна русская подруга дала. Скажите только правду: идет или нет?

— Очень! Ты прекрасно выглядишь в этом наряде! Когда мы заживем вместе, национальную одежду оставим для бала-маскарада, а в обиходе будем одеваться по-европейски.

— А если придется жить в ауле?

— Ну и что? Казахский аул тоже скоро переменится.

— Это только кажется.

— Не пройдет и десяти лет.

— Дай аллах!..

В это время паровоз пронзительно засвистел. Взявшись за руки, они побежали к поезду. Одним прыжком Наурыз оказался на подножке вагона. Поезд тронулся. Джигит прощально помахал рукой, а Толкын, высоко подняв над головой белый платок, долго шла за составом, пока тот не скрылся за поворотом.

Учителя гимназии разделились на несколько партий. Никто никого не хотел слушать, да и вообще трудно было разобраться, что творится в стране. Продолжать занятия не имело смысла, и поэтому «до нормализации общественного порядка» гимназия была закрыта. Толкын огорчилась и пришла домой расстроенная.

— Эй, дочь, отнеси книги и живо ко мне! — крикнула мать из дверей своей комнаты. Толкын почуяла в ее голосе недоброе. Но, зная вздорный нрав матери, не придала этому значения.

Спокойно вошла она в комнату родителей и вдруг увидела свою мать. Это была слишком белокожая для казашки, растолстевшая женщина. Лицо у нее было из тех, которые казахи сравнивают с жидкой расползающейся кашей. Глаза маленькие, узкие, почти синие. Вместо бровей — десяток грубых, как у монголов, торчащих в разные стороны рыжих щетинок. Широкая просторная одежда усиливала ее сходство с сабой, полной кумыса.

Мать не взглянула на Толкын. Из глубокого кармана камзола она вытащила зубочистку из гусиного пера и долго копалась во рту.

— Ох, эти зубы… — простонала она, страдальчески морщась. И только после этого с удивлением посмотрела на дочь, будто видела ее впервые.

— Недаром предки говорили: «Срам сына — срам отца, срам дочери — срам матери»… Слыхала ты об этом?

— Слышала.

— А теперь скажи, где ты была в прошлый понедельник? Только правду!

— У Джумагуль…

— Зачем врешь? Ни вчера, ни в другие дни тебя у нее не было! Сегодня ее мать приходила к нам и жаловалась, что давно не видела у себя нашу Толкын.

— Вчера, Действительно, я не застала ее дома!.. Я ходила к другим подружкам…

— Вот почему ты, оказывается, маячишь на вокзале, переодевшись в русскую одежду.

Толкын показалось, будто на голову ей вылили ведро холодной воды. «Откуда она узнала?!» — в ужасе подумала девушка.

— Ну, подружки пригласили, я и пошла…

— А кто вешался на шею незнакомому джигиту, бесстыжая?.. Видно, правду говорят старики: «Когда начнется светопреставление, с лица земли исчезнет вода, а девушки будут сами кидаться на шею джигитам…» Какой стыд, какой срам!..

Мать заплакала и полезла в глубокий карман за носовым платком.

Толкын стояла ни жива ни мертва. «О, аллах, какой же это негодяй следил за мной? Как не стыдно таким людям? Хуже собак…»

Ее душили спазмы, от возмущения она сейчас готова была на все. Если бы узнала, кто это сделал, она при всем народе выцарапала бы ему глаза…

— Видели. И не одна, а две бабы. Ходили на станцию купить чаю и увидели. Весь день вчера хихикали да злорадничали.

— Кто они такие?

— Да ты их знаешь — болтливые старухи Меруерт и Фатима. Теперь, считай, вся наша степь будет говорить только про тебя да про нас. Ой, какой срам, какой стыд! — снова заголосила мать.

Толкын робко предположила:

— Кто поверит их болтовне?

— Что ты мелешь?! Будь ты из бедной семьи, дочерью человека из незнатного рода да еще дурнушкой, тогда садись хоть на ишака задом наперед — никто о тебе слова не скажет… Я этих старых сплетниц уверяла, что у моей дочери нет русской одежды. Вы, наверное, говорю, с кем-нибудь спутали. А они обе с пеной у рта твердят: нет, они не слепые, чтобы не узнать красавицу Толкын, дочь почтенного аксакала Бахтияра. За девушкой, говорят, нужно в сорок глаз смотреть. Этого, мол, требует обычай. Вот мы и пришли выполнить свой долг, а там делай, как знаешь. Наше дело маленькое.

Толкын была в отчаянии. Первый раз в жизни ей пришлось обманывать, и не кого-нибудь, а свою родную мать. «Да стыд и срам!.. — про себя соглашается она с матерью. —