Рука водящая - Шалва Амонашвили

Комната освещается.

Он зачарованно смотрит на неё.

«Моя жемчужина, она сияет… Теперь я могу работать дарителем света — особенно для детей!.. Вот оно — мое дело!»

Он встаёт и идёт со светом жемчужины к полке, протягивает руку и достаёт книгу.

Затем садится за кухонный столик.

Под светом жемчужины читает, читает, читает…

Прошли месяцы и наступил май.

Учебный год был на исходе.

С того дня, как он открыл свою жемчужину, жизнь Алексея Александровича резко изменилась. Он стал другим человеком. Его трудно было узнать даже внешне: черты лица выровнялись, волосы посветлели, глаза приобрели небесную окраску. Он стал ходить более уверенно, одаривал всех пленительной улыбкой. Он весь был сиянием своей жемчужины.

Он рано приходил в школу вместе с мальчиком.

Подходил к доске, записывал и зарисовывал на ней символы, слова, мудрости, числа, таинства.

Дети тоже начали приходить пораньше. Каждый день стал для них праздником.

— Мой ребёнок такое говорит о вас… такое говорит… — сказала однажды мама одного мальчика и попросила учителя разрешить посидеть на уроке.

— Пожалуйста, — ответил Алексей Александрович.

И с тех пор родители детей были частыми гостями на уроках.

Но по школе распространился слух, что в первом «А» классе молодой учитель самовольничает.

Завуч всё рвалась проверить, как работает новичок, чему научились его ученики. Но директор, просматривая месячные планы работы завуча, вычёркивал вопрос о проверке работы Алексея Александровича.

— Поймите, — каждый раз возмущалась завуч, — он не специалист, у него нет опыта. На методических объединениях сидит молча. А вдруг дети отстали от программы?

Но директор стоял на своём.

— Он талантливый начинающий учитель… — «Талантливый» — это слово бесило завуча, а директор продолжал. — Наши проверки могут вспугнуть его, и он уйдёт из школы!

— А вы откуда знаете, что он талантлив? — не сдавалась завуч.

Эти стычки происходили в начале каждого месяца.

Завуч всё ждала, что пожалуются родители. Но год заканчивался, и ни одна жалоба на учителя не поступила от них. Она допытывалась у некоторых мам, что происходит в классе и как их дети успевают. Но они или скрывали, что именно происходило в классе, или же просто не могли объяснить. Но скорее всего было и то, и другое.

Бомба разорвалась после того, как сам Алексей Александрович пришёл к директору и сказал:

— Теперь вы можете проверить мой класс.

У директора было особое отношение к молодому учителю: не зная почему, он просто верил в него. Эта вера отчасти была закреплена прошлогодним опытом с четвёртым классом.

Увидев Алексея Александровича, он обрадовался, прочёл ему пару новых стихов и обещал, что создаст комиссию. Он вызвал завуча.

— Вы хотели проверить первый «А»? Проверяйте!

Завуч иронически усмехнулась:

— Кто будет нести ответственность, если класс провалится? Я снимаю с себя такую ответственность!

— А вы сперва проверьте. Создавайте комиссию.

Комиссия была создана.

Были проведены первые контрольные.

Члены комиссии сочли, что тут какая-то ошибка, такого результата в первом классе не должно быть.

Провели повторные контрольные работы, срезы, собеседования с детьми. Члены комиссии сочли, что они опять что-то напутали. Только один из них — учитель литературы — задал всем остальным вопрос:

— А какой класс мы проверяем?

— Первый «А», какой ещё! — усмехнулась завуч.

— Вы меня простите, — сказал литератор, — но это не первый класс, может быть, и не второй…

И хотя завуч была против, по настоянию учителя литературы комиссия решила провести проверку на уровне второго класса.

Результаты ошарашили всех. Комиссия была вынуждена признать, что всем детях первого «А» класса нечего будет делать во втором классе, их можно сажать прямо в третий.

Тогда завуч поставила вопрос ребром: имел ли учитель право так самовольно поступить с утверждёнными программами и учебниками? И она нашла себе сторонников: как ни странно, их было большинство в школе.

Учителя ехидничали:

— Ишь ты, нашёлся новатор…

— Ишь ты, выскочка какой…

— Ишь ты, захотел переплюнуть всех…

— Его следует строго наказать, как можно так опережать программы…

— Зачем ему это нужно было…

И так далее и тому подобное.

Но директор смотрел на происходящее иначе.

— Нам лучше узнать, как Алексей Александрович, начинающий учитель, да ещё не специалист, добился таких успехов. Вы эту сторону дела тоже исследовали? — спросил он у членов комиссии.

Кто-то поспешно сказал:

— Наверно, он (то есть, Алексей Александрович) отобрал для своего класса самых талантливых детей!

— Нет, — сказал директор, — он никого не отбирал, привёл только одного мальчика, о котором вы знаете.

— Тогда, — предложил другой член комиссии, — он добился этого за счёт перегрузки детей, за счёт утроенных домашних заданий… Надо полагать, у детей подорванное здоровье…

Директор поручил комиссии перепроверить это сомнение. Перепроверили, провели медицинское обследование детей, расспросили родителей и самих детей.

Сомнение не подтвердилось.

Комиссия решила пригласить учителя, чтобы тот подробно рассказал о своей методике.

Накануне вечером Алексей Александрович попытался написать доклад для комиссии. Он долго мучился, но доклад у него не получился — он просто не мог вспомнить, как, с помощью каких приёмов и методов учил своих учеников. В нём было только одно радостное переживание: он одаривал детей светом своей жемчужины.

Философия его изменилась давно. Бесследно пропали рассуждения о случайностях, о ненужности и отрешённости. Все его мысли шлифовали сейчас идею о предназначении и о служении. Он понял полный смысл человека-Пути, ибо сам стал Путём. Он понял ещё, что сияющая жемчужина заключена в сердце каждого, она и есть Путь для человека. У каждого свой Путь. А жемчужина, которая в Алексее Александровиче, тянет, зовёт его к детям — это его Путь.

Беда в том, что многие не знают о своей жемчужине, не верят в неё, не ищут её в себе. А ещё большая беда заключается в том, что учителя и воспитатели, сами не веря в свои жемчужины, не помогают детям уберечь их в себе.

Ещё он убедился, что каждый, оказавшись в беде, получает руку помощи. Но рука эта ненавязчивая, невидимая. Надо прилагать усилия и научиться птичьему языку, чтобы принять весть.

В его зарождающейся философии выросла идея, в которую он поверил всем сердцем: каждый ребёнок есть рука водящая для какого-то взрослого.

Было уже поздно, когда вдруг зазвенел звонок.

Пришёл мальчик.

— Ну, как, готов к завтрашнему дню? Комиссия тебя не пугает? — спросил он.

Алексей Александрович объяснил ему, что не может написать доклад.

— А зачем тебе доклад? — подбодрил мальчик. — Дай говорить своему сердцу.

— Я так и сделаю, но там много недоброжелателей…

— Что значит — недоброжелатели? Они ведь точилки для твоей смелости и убеждённости! Напомню тебе: «Привет трудностям, ими мы растём»… Слушай, ты лучше расскажи мне о твоём любимом учителе. Был же у тебя один такой?

— Да, был. Но зачем тебе рассказ о нём в такое позднее время? Не пора ли тебе спать?

— Не знаю зачем. Но я пришёл к тебе попросить именно об этом. Потом я пойду спать.

— Что тебе рассказать, даже не знаю…

— Расскажи о самых ярких воспоминаниях.

— Ну, хорошо, раз ты так хочешь. Это была она. Пришла к нам в седьмом классе. Я был тогда круглым двоечником. Учителя говорили мне, что не переведут в следующий класс. После первого сочинения она сказала мне: «Мальчик, у тебя поэтический дар!» И, понимаешь, я начал писать стихи, и нести ей. Она ставила мне пятёрки за сочинения, и я был как окрылённый на её уроках. А однажды, когда мы писали очередное сочинение, она подошла ко мне, наклонилась, я почувствовал запах её нежных духов, и шепнула мне на ухо: «Мальчик, мои пятёрки краснеют рядом с двойками. Как быть?» И я нашёл, как быть: начал зубрить физику, химию, математику, английский язык. Учителя были вынуждены ставить мне тройки, а то и четвёрки и пятёрки. Так я не дал пятёркам по литературе краснеть перед двойками.

— Здорово, — сказал мальчик, — расскажи ещё.

— Однажды я понёс ей домой кипу тетрадей для контрольных работ. Хотел сразу уйти, но она не отпустила меня. «Сынок, пообедаем вместе», — сказала она. Обратилась именно так: «сынок». В детдоме так ко мне никто не обращался. Я почувствовал материнскую теплоту и заплакал. Она успокоила меня и сказала, что я ей как родной сын. У неё не было детей. Ты понимаешь сейчас, зачем я поступил на литературный факультет?

— Здорово! — опять сказал мальчик. — А как она выглядела?