Король лжи - Джон Харт

Глядя на нее, я ощущал свою слабость, знал, что никогда не смогу дать ей того, что она заслужила. Я знал это к на какое-то мгновение забеспокоился, но только на мгновение. Потом я вышел из автомобиля и очутился в ее объятиях, мой рот прильнул к ее рту, мои руки больше мне не подчинялись. Я даже не знал, где я, то ли в автомобиле, то ли на крыльце. Все пришло в движение. Она вошла в меня, и я забылся. Никаких опасении или замешательства, только эта женщина и мир, который кружился вокруг нас, словно цветной туман.

Донесся отдаленный звук, и я расслышал свое имя, оно обожгло мне ухо. Потом я почувствовал, как ее язык охладил этот жар. Ее губы касались всего меня – моих глаз, шеи, лица. Она обхватила мою голову руками и прижала мои губы к своим. Я ощутил вкус сливы и поцеловал ее крепче, и она обмякла в моих руках. Я поднял ее, а она оплела меня ногами. Движение усилилось, и мы оказались внутри дома, поднялись вверх по лестнице и легли на кровать, которая так хорошо знала силу нашей страсти. Одежда исчезла, как будто испарилась, не выдержав разгоряченной плоти. Мой рот нашел ее груди, твердые соски и мягкий низ ее живота. Я вкусил ее всю.

Роса ее пота, ее глубокая расселина, ее ноги, словно бархатные обручи на моих плечах. Ее пальцы цеплялись за мои волосы, спутывая их, и она тянула меня вверх, произнося слова, которые я, возможно, не мог понять. Она взяла меня своими огрубевшими ладонями и ввела в себя. Моя голова откинулась назад. Ванесса была горячей, как огонь, и снова выкрикивала мое имя, но я не мог ответить, силы и рассудок уже покинули меня.

Глава 8

Похоже, вот уже на протяжении нескольких часов я находился в состоянии дрейфа. Мы молчали, зная, что так лучше. Такое случалось редко, и это состояние было хрупким, как улыбка ребенка. Она примостилась возле меня; перебросив свою ногу через мою. Ее рука лениво двигалась по моей груди, спускаясь затем вниз. Иногда ее губы щекотали мне шею, напоминая прикосновение чего-то легкого, невесомого.

Я обнял ее, проводя ладонью по гладкому изгибу ниже спины и глядя на вращающиеся коричневые лопасти вентилятора, закрепленного на белом потолке Легкое дуновение ветра, залетевшего в окно, прикоснулось к нам, словно дыхание кающегося. Но я знал, что это не могло длиться долго, и она тоже это знала. Такого никогда не было. Если бы мы заговорили, то слова вернули бы нас к реальности. Все начиналось с мелочи, смутного зуда памяти, как будто я оставил что-то незавершенным. Тогда ее лицо было тихим, после стремительного вторжения появилось чувство вины – но это не была вина неверного супруга, та вина давно прошла.

Это была иная вина, рожденная много лет назад темнотой и боязнью вонючего ручья в день, когда мы с Ванессой встретились, когда я влюбился в нее и обманул ее ожидания. Я уехал, ненавидя самого себя, за то что снова использовал единственного в этом мире человека, который любит меня, который желает вернуть мне достоинство, чтобы я смог порвать с прошлым. Оставалось одно, чего я никогда не мот сделать, поскольку если эта вина подобна раку, то правдой могла быть только пуля в голове. Она возненавидела бы меня, если бы узнала. Поэтому я уехал вовремя, как делал всегда; я боялся страдания в ее глазах, если бы пообещал звонить, и того, как она кивнула бы головой и улыбнулась, притворившись, будто поверила мне.

Я закрыл глаза, позволил себе нырнуть под покров этой мгновенной радости, но внутри меня была пустота, и холод сжал мое сердце в кулак.

– Один цент за твои мысли, – промолвила она.

Это началось, но началось хорошо. Я соскучился по ее голосу.

– Они бы тебе не понравились, – сказал я. Она приподнялась на локте и улыбнулась мне сверху. Я улыбнулся в ответ. – Темные, ужасные мысли, – уточнил я спокойным голосом.

– В любом случае отдай их мне. Как подарок.

– Поцелуй меня, – попросил я, и она поцеловала. Я бы отдал ей свои мысли, но только те, которые она могла бы выдержать. – Я тосковал по тебе, – проговорил я. – Я всегда тоскую по тебе.

– Лгун. – Она взяла мой подбородок в ладонь, сложив ее в форме чашечки. – Противный лгун. – Она поцеловала меня снова. – Ты помнишь, как долго длилась наша разлука?

Я помнил – год и пять месяцев, каждый день проходил в тоске.

– Нет, – солгал я ей. – Как долго?

– Неважно. Давай не будем останавливаться на этом.

В ее глазах появилась боль. Последний раз я был с ней в ту ночь, когда умерла моя мать. Я все еще помнил отражение ее лица в оконном стекле, когда я всматривался в ночную мглу. Я искал тогда в себе силы, чтобы сказать ей правду. Но меня остановили ее слова.

– Не думай о плохом, – сказала она тогда.

Поэтому я не думал.

– Эзра мертв, – сообщил я ей. – Его тело нашли два дня назад.

– Я знаю. Мне жаль. Искренне.

Она никогда не заговорила бы на эту тему. Еще одна особенность, которая отличала ее от других. Она не подталкивала к откровенности и не вырывала ее, не беспокоясь о деталях. Ванесса жила настоящим, я всегда завидовал этому. В этом была ее сила.

– Как Джин восприняла это?

Она была первым человеком, который спросил меня о Джин. Не о том, что случилось. Не о том, как я справился с этим. Она подумала о Джин, потому что знала: я буду об этом беспокоиться больше всего. Меня пробила дрожь от глубины ее понимания.

– Я испугался за Джин, – ответил я. – Она очень отдалилась от меня, и я незнаю, смогу ли вернуть ее. – Я рассказал о своей стычке с Алекс. О появлении Джин на крыльце. – Она ушла от меня, Ванесса. Я не знаю ее больше. Мне кажется, что у Джин неприятности, но она не разрешает мне помочь.

– Это никогда не поздно сделать. Ради чего-нибудь. Все, что вы должны сделать, – это протянуть друг другу руки.

– Я это сделал.

– Вероятно, ты так думаешь.

– Говорю тебе, я сделал это.

Я почувствовал силу своих слов, когда произносил их, но откуда появился гнев, не знаю. О ком мы говорили, о Джин или Ванессе? Она села в кровати, скрестила ноги и уставилась на меня.

– Успокойся, Джексон, – сказала она. – Мы просто разговариваем.

Ванесса никогда не называла меня Ворком. Она употребляла имя, данное мне при рождении. Однажды я спросил ее, почему так, и она ответила, что я никогда не буду для нее работой. Это было умно и самое лучшее, что я когда-либо слышал. Помню, как она тогда посмотрела на меня. В открытое окно проник огромный поток солнечного света, и я впервые заметил, что она уже не та молоденькая девушка, которую я когда-то знал. Время и тяжелая работа оставили свои следы. Но меня это не беспокоило.

– Ты права, мы просто разговариваем. Итак, как у тебя идут дела? – поинтересовался я.

Ее лицо смягчилось.

– Теперь я выращиваю в основном экологически чистую продукцию, – сообщила она мне. – Клубника, черника, неважно. Сейчас такая продукция пользуется большим спросом. За нее платят.

– Так что дела идут хорошо? – заметил я.

Она засмеялась.

– Да нет, черт побери. Банк все еще преследует меня каждый месяц, но я, можно сказать, впереди на кривой, по которой развивается это направление. Мои руки никогда не оставят ферму. Я тебе обещаю. – Она говорила об экологически чистом сельском хозяйстве, о своем дряхлеющем тракторе и грузовике, в котором надо было менять коробку передач. Рассказывала о своих планах, а я слушал. В одном месте рассказа она встала и принесла из кухни пива.

Для меня Ванесса стала глотком свежего воздуха. Она переходила из одного сезона в другой, прикасаясь к живой земле каждый день. О том, что идет дождь, я узнавал, когда промокал насквозь.

– Ты знаешь, время – страшная штука, – произнесла вдруг она, передавая мне пиво. Она проскользнула в кровать и положила на колени подушку. Прядь волос упала ей на левый глаз. Я поинтересовался, что она имеет в виду. – Я думала о наших семьях, – пояснила она. – Подъем и спад их благосостояния.

Я потягивал пиво.

– И что именно?

– Сплошное сумасшествие думать об этом. Где была ваша семья в конце Гражданской войны?

Она знала точно, где было мое семейство в это время, мы говорили об этом много раз. Пять поколений назад мой предок был пехотинцем в штате Пенсильвания и ему не повезло – он получил пулевое ранение в ногу. Его взяли в плен, и конфедераты посадили его тюрьму в Солсбери, где он пробыл несколько недель, после чего умер от дизентерии и занесенной инфекции. Его похоронили в одной из четырех траншей, где в общей сложности было погребено одиннадцать тысяч солдат. Это было в конце войны. Узнав о его смерти, беременная жена отправилась в Солсбери. Но на месте захоронения солдата не было никакого знака, поэтому кости его затерялись среди тысяч других безымянных костей. Словом, это надорвало ее сердце. Свой последний доллар она отдала врачу, который помог родиться моему прапрадедушке, и умерла через две недели. Я часто думал об этом и задавался вопросом: не иссушила ли смерть этой женщины последнюю истинную страсть нашего семейства.