Все, кроме смерти - Феликс Максимов

Но Альберт уже не смотрел на томного, вспотевшего до бисерного блеска Мишеля.

Он привстал, слишком тяжело оперся на трость с янтарным “яблоком”.

Князь, сутулясь, вышел подышать на лестницу.

Средний план. Постановка рассеянного света.

Ступеньки уводят вверх, истоптанный гуцульский палас с узором, спит, свесив щеку на плечо увечная Клавка-безноженька, и скрипач спит под вешалкой, и доверху полна купюрами и двугривенными коробка из-под торта. Ленивыми клубами слоится дым.

Лампы совсем тусклы, фитили умирают к утру,

У полукруглого оконца жадно курил в фортку гость средних лет.

Альберт примостился рядом, закинул ногу на ногу, некстати выскочила из под брючины треугольная резинка носка.

- Дышите?

- Так.

Гость крепко провернул окурок, прямо на крашеном подоконнике, обернулся.

Хитиновое обветренное лицо без мимики. Будто запечатанный конверт. Высокие залысины на висках. Идеальная полоска усов, татарские скулы, загнутые уголки целлулоидного воротника, пристойный визитный костюм. Голос резкий, с патефонной интимной гнуснецой. Протянул плоскую сухую ладонь.

Вадим Ропшин. Взаимно. Давно здесь?

- Эльстон, - нехотя признался Альберт. - С открытия.

- Знаю, - сморщил щеку Ропшин. - И как вам это всё?

- Дерьмо.

- Зря. Люди читают стихи.

- Вы всегда говорите, как рубите тесаком колбасу?

- Это просто. А вы - хам.

- Повод для драки?

- Отнюдь нет.

Ропшин сцепил чистые пальцы и сильно хрустнул фалангами. Повторил, как раскусил орех.

- Стихи.

- Вы поэт? Я так и думал. - Альберт переглотнул кадыком и подпер кулаком подбородок.

- Нет. Просто так.

Два серых с синими подглазьями от бессонницы и трезвого пьянства мужчины стояли друг против друга и слушали, как бьется посуда в зале, как всхрапывает во сне калека Клавка, как шаркают по полу подошвы танцующих пар и блямкает невменяемое пианино…

Синий быстрый сполох за лимонными стеклами оконца.

Ропшин покачался с носка на каблук и выговорил, ткнув указательным пальцем в лоск своих бальных туфель:

- Обувь сшита из кожи американского буйвола. Единственный заказ. Буйволы вымерли.

И вы правы - это - дерьмо. Хотите меня послушать, Эльстон?

- Хочу. - Альберт тронул бровь мизинцем и колко хихикнул.

- Хорошо. - и столь же скупо, без интонаций Ропшин заговорил размеренно, как гипнотизер :

- На полу игрушки:

Безухий мишка.

Безногая кошка,

И стойкий оловянный солдатик,

И пушка.

Прильнув к окошку,

Маленький мальчик Вадик

Шепчет розовыми губами:

“Дождик, дождик, перестань,

Мы поедем на Йордань…”

А из-под мышки

Кукла Аришка

Улыбается фарфоровыми глазами…

И дождик в саду не переставая

Шуршит листами.

…

Я шел, шатался,

Огненный шар раскалялся…

Мостовая

Пылала

Белая пыль

Ослепляла

Черная тень

Колебалась.

В этот июльский день

Моя сила

Сломалась.

Я шел, шатался

Огненный шар раскалялся…

И уже тяжкая подымалась

Радость.

Радость от века, -

Радость, что я убил человека.

Альберт слез с подоконника. Отступил в полутьму.

- Когда сочинили?

- Сейчас. - механически щелкнула челюсть Ропшина.

- Браво. - шепнул Альберт и сильно потер шею под воротником.

- Правда? - Ропшин взялся за перила, поднялся на пару ступеней вверх - Мы еще встретимся, князь.

- Всех благ. - Альберт попятился в зал - Черт-те кто на вечера шляется….

Безноженька поникла в ящике, как неживая.

Средний план. Натурная съемка в движении

Ропшин шел к наемной пролетке с фонарями на передке.

У столба хныкала в кулак Лиличка Магеллан. Юбка порвана, перья страусиные сломаны, крючки на груди через один.

Ропшин ступил в желтый неверный круг уличного света

- Что?

- Одна совсем… - икнула Лиличка. - Стою… Выгнали. Собаку потеряла.

- Я дам вам двадцать пять рублей. Вы поедете со мной спать?

- Сволочь! - выпалила Лиличка, замахнулась, пощечина - в пустоту.

- Тридцать, - сказал Ропшин и ловко сел в пролетку. Хлопнул дверцей. Переступила заморенная лошадь.

Женщина потянула его снизу за рукав.

- Откройте. Я поеду. Вы не врете? Вы дадите?

- Дам.

Общий план..

Мерный цокот подков по мостовой. Безглазые здания. Сады за чугунными узорами оград.

Мужчина тронул женщину за влажное голое плечо с детской щербинкой оспы - так щупают мясо.

- Вас зовут Лилия?

- Дарья Петровна…

- Так.

Съемка сверху:

В быстром “воробьином сполохе”.

Нагромождение крыш, чердачные отдушины, мосты, набережные, темные круглые липы в сквере, заводские трубы, купола, стальная полоса канала, все будто сворачивается спиралью и тонет в темноте, чтобы снова секундно возникнуть.

Шалости электричества.

ЧЕРЕМШИНА

Темнота. Шаги. Приглушенный кашель. Далеко лают собаки. Ночной шорох деревьев и кустарника. Спичка-чирк!

Еле проявляются два силуэта - один рослый осанистый Гулливер, второй - щуплый, сморчок сморчком и картуз ему велик. На плечах рослого, как овца у пастуха - собака, хозяин придерживает ее за задние и передние ноги.

Слышно ворчание филера Яшки Маслова,

- От мутота… Забрели…Надо было у церкви налево повернуть, зря поторопились….

Быстрее спички - острый сполох над садами, одноэтажными халупами, косыми серыми заборами, зарослями краснотала и одичавшей смороди.

Двое идут по разбитому проселку, за деревьями - колокольня.

Яшка запинается о проволоку, торчащую из грунта, с руганью подпрыгивает, как ворона.

- Вы полегче - басит Каминский, поглаживая Жульку по длинной грустной морде. - Вот ведь дебри, черт ногу сломит, хоть бы фонарик…

- Фо-на-рик тебе…. Это ж Тестовка, край земли, тут фонарей и через сто лет не будет. Слыхал про отца Пантелеймона?

- Я же недавно в Городе… - смутился Каминский.

- Ну да. А откуда будешь?

- Из Вильны. Направили на практику. У меня там отец остался, и сестра. Букинистику держат. И переплетом тоже занимаемся и багетами…

Только я по переплетному не пошел… Отец говорит - для этого ловкий ум нужен и руки не крюки. А вот звери меня понимают. Ну и я их тоже.

Маслов, задрал голову, снова осветилось небо.

- Что ты все зубы скалишь? Жить весело? И мне было бы весело, кабы молодой был.

- Так вы не старый.

- Много ты понимаешь. У меня вот… Семья теперь. Родим на старости лет. А ты один живешь?

- Почему один? У меня Жулька…

Маслов расхохотался было, но осекся. Жутковато скрипела на ветру разболтанная калитка.

- Велика фигура да дура… Жулька у него… Небось, за твоим кудрявым мордальоном барышни побатальонно бегают. Вымахал… Тебе бы не с собаками гавкать, а балконы подпирать!

Каминский-Белга нахмурился:

- Вы про отца Пантелеймона рассказывали…

- А… да… Есть тут на Тестовке отец Пантелеймон Руднев, настоятель Девяти Мучеников Кизических на Житной, человек широкий, химическими опытами балуется и звездоглядством, бывало ночи напролет сидит на колокольне, как прыщ, с подзорным окуляром и пряником его не сманишь.

Попадья заплаканная ходила… Так он ходатайство в городскую управу подавал, против установки фонарей. Потому как фонарь в здешних местах - штука экзотическая, местные давно уже обладают ночезрением не хуже кота или филина, а кто подслеповат - тот в потемках дома сидит и чай пьет с таком, а не по воровским слободкам слоняется. И вообще от фонарей один чад, угар, копоть, да и свет земной небесные светочи застит, сплошная помеха научным изысканиям. В управе очень удивились такому ходатайству… Все равно никто тут иллюминацию устраивать не собирался. Для казны урон, да и баловство…

- Врете вы, Яков Семенович… где ж бывают попы с окулярами?

Сунулись в самую густоросль, Жулька на плечах Януша тревожно тявкнула - Каминский раздвигал листву и пруты, поднималась из душной зелени мелкая весенняя мошкара… Кряхтя, Маслов возразил:

- А вот не вру. В твоей Вильне, был ксендз. На крыльях летал и убился. В “Дилижансе” про то заметка была…

- Так это в шестнадцатом веке…

- А у нас и сейчас очень ничего себе летают… Только не попы. В Воздухоплавательный парк сходи, через воскресение там один француз полетит, у него машина новейшая - “аэропуп”, ему все нипочем, сигару в зубы сунет, руки скрестит и парит без руля. Я Маню поведу смотреть, она просила… Хочешь, и ты с нами?

- Можно…

Вскарабкались на косогор, выбрались на дорогу. Захрумкал гравий под подошвами.

Полыхнуло.

Маслов сунул руку под полу куртки, проверил

- Так, на месте не дай Бог тебе меня Яковом окликнуть. Федор я. Портнов моя фамилия, понял?

- Ага. А у вас пистолет там?

- Ну да. Знатная вещь - марки Люгера. Только он на крайний случай, если попугать придется. К нему, видишь ли, патронов нет.

- Как это?

- А так. На всех патронов не напасешься. Задание у нас плевое, посидим, пива выпьем, послушаем чего-ничего. Разговор какой заведем. Там сейчас те, что с ночной смены сидят. Точнее это я говорить буду, а ты молчи и кивай. Ты мне вроде как племяш, тоже, места ищешь. На железной дороге. Там узкоколейка рядом. Жулька- то твоя чему обучена? Таскаешь ее на горбу, как королеву.