Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

Дорога бесконечна. Бесконечны и мысли, прикованные к ней.

У Соколиного камня Иван остановил машину и спрыгнул с высокой подножки в вязкую стужу. Включил фонарь. Осмотрел колёса. Баллоны держали…

Над вершинами сопок всхлипывал ветер. На дне распадка, как в глухом колодце, тихо. Дышится тяжело, выдыхается со свистом, и свист этот далеко слышен.

Впереди по трассе скрипнули осторожные шаги. Иван насторожился. Неприятный озноб пополз по спине. Вглядывался во тьму, и казалось, что шаги раздаются позади, слева и справа… Поднялся в кабину. Прислушался. Включил дополнительные фары. Впереди обозначились две фигуры…

В кабине Иван разглядел их. Старик и девушка с раскосыми глазами. Она сразу представилась: Лена, будто давняя знакомая, расположилась, сняла с головы лёгкий малахай из белого пыжика, расстегнула дошку. Приветливо рассматривая Ивана, бойко заговорила по-русски. Старик помалкивал. А может, русские слова ему давались труднее. Лена рассказала, что на Новый год приехала навестить деда, а так она живёт и учится в другом месте, в совхозном интернате. Застала деда совсем больным. В бригаду незадолго до её приезда заглядывал фельдшер с главной усадьбы совхоза, а к деду не зашёл. Вот и решила она показать дедушку погындинскому врачу. На собачьей упряжке добрались до Красного чума, а уж через хребет пешком пошли в пургу, ночью совсем из сил выбились…

За Совиным гнездом зимник пошёл на подъём. Иван переключил скорость. Машина пошла натянуто, ровнее. На отдельных участках стрелка спидометра, подёргиваясь, нехотя ползла к десятке. На такой затяжной крутизне тяжело не только машине. Водитель тоже напряжён, как натянутый буксирный трос.

Иван крутил баранку и слушал рассказы Лены про интернат, как приятную нежную песню. Поглядывал на девушку, на её деда, посасывающего трубку-носогрейку, и сам невольно оттаивал… А память о прошлом теснила душу…

Была и у него семья, да так уж вышло, линия судьбы кривизну дала — авария!.. Памятью о семейной жизни стал для него листок о начислении заработной платы с графой об удержании алиментов. Иван старался не вспоминать о пережитом, заштриховать прошлое другими думами: однако не всегда получалось.

После демобилизации вернулся он в автопарк, где начинал трудовую деятельность слесарем. Проработал испытательный срок на стареньком ЗИЛе, потом дали новую машину и зачислили в автоколонну междугородных перевозок. В работе Иван не щадил себя. И пришли уважение, хороший заработок, в семье тоже всё складывалось, а женился он ещё до службы в армии. Жизни, словом, радовался… Вдруг будто кошка дорогу перебежала. Уйдёт Иван в дальний рейс, а сердце тоскует. Днем вроде бы и настроение нормальное, и колёса веселее крутятся, и просторы широкие глаз волнуют, а уж как только солнце к закату начнёт клониться, тяжко на душе становится и обидно — белый свет не мил, так к дому, к семье тянет…

То ли казалось, то ли на самом деле, но почувствовал Иван, что между ним и женой сквозняком потянуло. Его даже страх охватил.

Однажды пришлось Ивану выходить на трассу в конце дня. Не хотелось на ночь из дома уезжать, а надо — груз срочный. Дорога дальняя. Прошёл сто километров. Двести. Ночь наступила тихая, робкая, тёплая. Летняя… Машина идёт хорошо. Полная луна всю округу высвечивает. На лугах кое-где в низинках туман легонько росится, свежестью да скошенным первым клевером в кабину наносит. Катись по широкой свободной дороге. Да непокой на душе.

У лесочка площадка отдыха. Костерок светится. Свернул. Несколько машин собралось на гостином дворе — так шофёры ночёвки в пути называют. У огонька чаёк попивают да, случается, всякие жизненные истории и приключения рассказывают. Трассовики только с виду народ молчаливый. За баранкой один на один с самим собой не разговоришься. Если вот только иногда песня невзначай да крепкое словцо сорвётся с губ, а так — мысли да думы да сигарета из одного угла рта в другой перекатывается. Зато на стоянке, в своём кругу, вдали от дома, от семьи согреваются крутоваром и развязывают узелки на языках — друг перед другом торопятся душу излить. Тоскуют мужики. На трассе по-братски всем делятся — и словом, и хлебом. Случись чего — помогут, в беде не оставят.

Подсел Иван поближе к свету, разложил «тормозок» — дорожный сухой паёк, закусывает, кипятком губы обжигает. Прежде ко всякого рода пустым разговорам он относился с усмешкой. А тут уши навострил.

Немолодой лысоватый шофёр почти весь растворился в колючей байке о неверных жёнах. И в конце такой вывод сделал: «Мужики-то на трассах пашут, а их жёны с другими пляшут».

Не по себе после его рассказов стало Ивану. Сел за баранку. Стартёр!.. Акселератор до отказа… В кабину врывался сладковатый настой берёзовых лесов, и на душе становилось светлее…

Только через неделю возвратился Иван домой. Обратный рейс был, как никогда, изнурительным. Машина несколько раз выходила из строя, и погода, как назло, испортилась: днём дожди, ночи туманные…

Усталый, измученный, поздним вечером он звонил у двери и злился, что оставил ключи, а теперь его не встречают… Никого дома. Присел на прохладную плиту лестничной ступеньки и задремал: то ли от усталости, то ли оттого, что в дороге перенервничал. Очнулся от похожего на хруст сухого валежника в лесу шёпота…

Перед глазами и сейчас стоит холёный, весь ухоженный диспетчер с их автобазы и ничего не выражающий, пустой взгляд жены, размытый в тусклом свете подъезда… Не удержался тогда Иван…

Лишь спустя много месяцев, будто после тяжёлого и долгого забытья, стала отходить душа Ивана. Привёл себя в порядок, поднял голову, огляделся… А вокруг жизнь!.. Загорелся в работе. Родительский дом подправил. Засветились тёплым светом его окна. В палисаднике сирень разбушевалась, словно радовалась вместе с хозяином: и дочка Шурочка была рядом.

Поначалу Шурочка жила у старшей сестры, и та опасалась отпускать девочку. Сомневалась в брате. А вдруг сорвётся… Однако потом поняла, что дочь нуждается в отцовском внимании, в пусть немного угловатой, но такой родной мужской нежности… Разлука с родителями болью отразилась и в ней. Замкнутая, капризная, она была беспощадна со своей невыносимой строптивостью, а теперь у отца её было не узнать. Быстро наладились добрые отношения между отцом и дочерью, перешедшие в большую дружбу. Иван в ней души не чаял. Каждую свободную минуту уделял дочери, стараясь восполнить упущенное. Они всюду были вместе. Шурочке шёл девятый год, и он со всей присущей ему откровенностью и щедростью раскрывал перед ней двери в удивительный мир природы, человеческих отношений, проникновенно, оберегая ранимую душу ребенка, открывая и для себя ранее не замечаемую красоту родных мест.