Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

Работал Иван всё это время на городских маршрутах. И всё равно частенько задерживался в гараже — за машиной ухаживал. Подойдёт в поздний час к дому: окошко на кухне светится. Душа замрёт… Глаза повлажнеют… Переступит через порог, а в доме уют, на столе ещё не остывший незатейливый ужин. Дочка спит. А он присядет на уголок её кровати и всё глядит, глядит… Внешностью дочь в мать удалась. И обида, и радость, и невесть какие, ранее неведомые чувства нахлынут бывало, сдавят истосковавшуюся душу. И стал Иван подумывать о новой семье. Сначала пугался этой самой мысли. Потом привык. Однажды хотел даже с дочерью поговорить, да не решился…

Отзвенела капель. Сирень отшумела. Промчалось жаркое лето. Осень разбросала серебро по жухлой стерне опустевших полей. Вот и порошные ветры выстудили недолгое счастье из опустевшего дома Ивана Кирпичёва.

Жена не смирилась. Закон оказался на её стороне. Расставание с дочерью было нелёгким… И навалилась такая тяжесть, что невмоготу. Единственный выход видел он теперь лишь в распахнутой дали дорог.

Отговаривать его не стали. Отпустили. Вышел Иван за ворота автобазы, постоял, опустив крутые плечи, у проходной, как бы прощаясь, и подался на далёкую Чукотку.

Туман поредел. На тёмном покрывале неба выступили мелкие ясные звёзды. Из узкого, со множеством поворотов зимника машина наконец вырвалась на простор. Засветилась вдали желанная россыпь огней. Погындино…

На обратном пути Иван заглянул в больничную палату к Рыльтыну. Привёз ему лимон и два огромных апельсина. Старик прослезился.

— От самого председателя райисполкома за оправданное доверие получил! — радостно говорил Кирпичёв, втискивая старику фрукты в узкие карманы больничной пижамы.

…Вспомнилось всё это Ивану Кирпичёву как-то по-особому ясно, открыто, потому что та первая встреча с людьми природной чистоты навсегда осталась в его памяти. Сейчас он снова в яранге Рыльтына ощутил ту притягательную силу человеческого тёпла, от которой, казалось, не уйти.

Лена хлопотала у костра. На притоптанной траве расстелила коврик. Старик достал прибережённую на особый случай бутылочку. Выпили. Закусывали отварными оленьими языками и жареной форелью… Тонкой змейкой поднимался дымок над костром и лениво курился по долине. Неслышно, стремительно проносились над головами маленькие летучие мыши. Где-то посвистывали еврашки. Изредка пофыркивали олени.

Заварили чай. Разлили по чоронам. Чай слегка парил, будто молоденький туман на ранней вечерней зорьке. Рыльтын отпивал чай маленькими глотками и, причмокивая, повторял:

— Чай пьёшь — хорошо… Чай не пьёшь — плохо… Хороший чай — думы хорошие. — Насытившись, раскурил трубку и, пуская скупые колечки, некоторое время изучающе приглядывался к Ивану, будто всё ещё не верил самому себе: «Иван ли это?»

Спросил, когда Иван отставил в сторонку чорон и прикурил от раздутого уголька сигарету:

— Зачем, однако, так долго не шёл ко мне?

— Чукотка! — неопределённо вырвалось у Ивана. — Разве отыщешь?..

— Искать надо! — с упрёком покачал головой старик. — Искать, однако…

— Дорог-то сколько!.. — не сдавался Иван.

— Земля одна. — Рыльтын потянулся за вспыхнувшей в костре веточкой, чтобы снова разжечь трубку.

— Это точно, — согласился Иван, — да только дороги, как и люди, разные. Скитался бы я по Чукотке ещё лет семь и, возможно, не встретил бы вас, не приведи нужда. В урочище Гнездовом разорвало у меня задний баллон, а на скальном подъёме пошёл на разрыв второй. Вот и пришлось бросить машину и топать пешком. Ничего, — успокоил он Рыльтына, — доберусь до Снежного. Немного осталось. Там не откажут, помогут, доставят на вертолёте к машине. — Он виновато опустил взгляд, тлеющей палочкой поковырял в костре, прикурил погасшую сигарету и, точно оправдываясь, продолжал: — Приболел я. На машину посадили другого водителя. Он и угробил за это время машину, да ещё инструмент ополовинил. Вот когда баллон у меня разорвало, я сунулся в ящик, и оказалось, что ни гидравлического, ни механического домкрата нет… Так что, Рыльтын, и люди разные.

Добрая память долго живёт в человеке, и человек живёт этой памятью. Старый колымский оленевод Рыльтын в молодости добывал песца, рыбачил… Более полувека в одном хозяйстве!.. И конечно, Рыльтыну хотелось рассказать Ивану о своей далёкой молодости, о начале трудового пути, о пережитом…

В тридцати километрах от Алазеи, на реке Шандрик, колымский охотник Тихон Новгородов в 1924 году организовал первую во всём крае охотничью бригаду. Новгородовский участок занимал двести пятьдесят километров по побережью. Размахнулся тогда Тихон широко, основательно. Это и позволило ещё в 1930 году на основной базе охотбригады организовать первый на Колыме и Чукотке колхоз «Турваурген» — «Новая жизнь». Промысловые сезоны первых лет были удачными. Уже в январе 1933 года колхоз был в состоянии откликнуться на бедственное положение голодающего населения центральных районов страны — из местечка Амбарчик на Аллаиху был отправлен гружёный рыбой обоз из пятнадцати собачьих упряжек. Рыбакам предстояло с грузом в четыре тонны покрыть расстояние в тысячу двести километров.

Первое несчастье обрушилось на обоз в местечке Курдигино. Чумка погубила всех собак. Не раздумывая, рыбаки сами впряглись в нарты. Триста километров сквозь лютое дыхание тундры тащили они тяжёлые нарты на себе. В поселении охотников им подобрали ездовиков.

На затухающий костёр дохнул лёгкий ветерок, и вспорхнувшие слабые искорки засуетились над ярангами. И как из-под талого снега, расправляя нежные лепестки, тянется к жизни, к весеннему, солнечному свету и тёплу подснежник — это удивительное чудо природы, так из глубины души Рыльтына стал прорастать утомлённый звук. И казалось: все замерло и только приятный, чуточку надтреснутый голос оленевода осторожно кочует в дремлющем настое трав…

Лена слушала деда, и было видно, что каждое его слово было дорого ей.

Состояние Лены передалось и Ивану. Здесь, в тихой долине, согретый вниманием людей, покуривая у ночного костра, привалившись на оленью шкуру, он, сам того не замечая, поддался гипнотическому действию мягкой напевности. Лена смахивала с ресниц слезинки, Рыльтын облегченно вздохнул и умолк. А Лена, глянув на деда и на Ивана, слегка улыбнулась, бросила на тлеющие угольки костра несколько сухих рубленых веток стланика, и смолистые иголки вспыхнули новым ярким игривым пламенем.

— Ружьё носишь? — неожиданно спросил Рыльтын, кивнув на старенькую Иванову тулку, и принялся раскуривать трубку.

— И у тебя есть ружьё, — как-то просто и необидно возразила деду Лена.