Мой друг – предатель - Сергей Скрипаль

Сопля непонимающе уставился на капитана, зачем? Тоже верно; вряд ли местные духи решатся сделать сейчас нам бяку, не выгодно им это, по всем прикидкам не выгодно. Чтобы закрепить договор о взаимном доверии, мы приволокли в кишлак керосина, муки, круп разных, медикаменты. Только вот боеприпасов не дали, чем немного разочаровали Гафура и его приближенных. Ага, сейчас, подарим вам пару цинков, чтобы уже этой ночью патроны в горы ушли. Враг не дремлет, хе-хе… Кулаков, не повышая голоса, опять обратился к Сопле:

– Эй, военный, что-то непонятно?

Юрка поднялся с пола, с сожалением глядя на блюдо, взял автомат и вышел во двор. Вскоре из-за пыльной брезентовой занавески, заменяющей дверь, появился Малец. Не теряя времени, уселся на корточки, даже не сбросил автомат с плеча, потянулся к плову.

Томный вечер с угощением закончился. Мы сели «на броню» и укатили к месту расположения полка. Сопля «летал», пьяно улыбаясь своим видениям, размазывал грязной ладонью по лицу слюни; потом ему стало плохо, началась рвота. Пришлось держать этого урода за ноги, чтобы не свалился в дорожную пыль и не испачкал БТР. На месте комроты быстро привел Соплю в чувство. Пара ведер холодной воды на башку – и все. Ну и наутро был разговор о чем-то, после которого Юрка затосковал и старался весь день не показываться на глаза капитану.

Повечеряли. Эх, какое слово, а! Мне так нравилось, когда говорил так мой дедушка, пока был жив, или бабушка, собирая после ужина со стола посуду. Чем-то теплым, родным, спокойным и уютным веет от слова. Повечеряли!

Обмыли котелки горячей водой. Шохрат выставил огромный помятый чайник с крутозаваренным чаем. Каждый наливал, сколько хотелось. Чаек у нас был замечательный, трофейный. Месяца два назад брали караван, а там кроме оружия было несколько тюков настоящего цейлонского чая. Вот один мы и скоммуниздили для нужд роты. Я пил чай без сахара – не только в целях экономии, больше для того, чтобы не испортить запах и вкус напитка. Только Малец налегал на рафинад; тут уж ничего не поделаешь, любит сладкое парень. Шохрат отсчитал, когда Леха подгреб четвертый кусок сахара, мягко потянул к себе картонную коробку и убрал ее в кухонный ларь, сделанный из снарядного ящика.

Я достал из р анца книжку. Читать уже было невозможно – совсем засерело вокруг, небо почернело. Ну и ладно. Бесцельно полистал странички томика Толстого. «Войну и мир» с трудом осилил в техникуме, пропуская длинные диалоги героев, особенно те, что на французском языке. Не понравилась мне книга. Потом уже, когда в кандагарском госпитале валялся, взял почитать роман. Библиотека была скудной; кроме трудов Ильича и Брежнева, были произведения Толстого, Паустовского и какие-то книжонки современных авторов. Пытался их читать, но через несколько страниц сводило от тоски скулы. То руду добывали для страны, выполняя и перевыполняя план, то лес заготавливали, то строили что-то. Вроде бы все правильно делали. Однако так не бывает, чтобы не думал человек больше ни о чем, кроме как о стране да о работе своей. Где же любовь, где семья, где что-то другое, личное? Просто безнадега какая-то. Надуманные проблемы надуманно решали. Ну их. Лучше уж к классике поближе. Паустовского, на удивление, проглотил с интересом. Даже сны снились легкие, приятные. Леса, озера, пичуги разные, лисицы да зайцы. Потом подступился все же к «Войне и миру». Заинтересовался, старался читать в свободное время. А вот как дошел до слов, что война – безумие, «противное человеческому разуму и всей человеческой природе», так застопорилось чтение. А так ли уж прав был босоногий граф? Ведь известно, что за последние тридцать пять столетий человечество не воевало в общей сложности двести тридцать лет. Значит, не так уж это и противно человеческому разуму, раз вся история людская говорит об обратном? Дети на всей планете с раннего возраста играют в войнушку. В кино, в книгах романтизируется война: столько геройства, столько красоты боя, столько наград! Парадная форма, знамена, фанфары и залпы победы, чеканный шаг, звон медалей, почетный караул, Неизвестный солдат. Зачем все это? Ради чего? Ведь известно, что войны начинает не народ какой-либо страны, а его правители, решившие погреть руки на нефти, на золоте, на захваченных землях. Вот они и придумывают красивые слова о том, почему народ должен воевать, почему у него появился враг. Вот, к примеру, почему мы здесь? Что, у СССР мало своей земли? Да и зачем нам пустыни, скалы, жарища немилосердная? Разве мало азиатских республик, где всего этого вдоволь? Ну, хорошо, возможна агрессия заокеанского врага с этой территории. Так ведь есть дипломатия, договоренности и прочие возможности утрясти все вопросы. Зачем же бросать на бойню свой народ? Не понимаю. Одно твердо уяснил – ошибся Лев Николаевич в своем утверждении. Все же война – естественное состояние человечества. Плевать человечеству на тех, кто погибнет, на матерей и отцов, на жен и детей осиротевших. Подумаешь. Вон сколько людей на планете живет, горстка-другая ляжет в землю, не такая уж и потеря. Так для чего же мы тут воюем?

Аж голова разболелась от этих мыслей. Я подбирался с вопросами к замполиту, тот что-то молол о защите Апрельской революции. Да нам-то что от ее завоеваний? Мы о своем Октябрьском перевороте не все знаем. Майор Дубов, замполит наш, сразу посуровел и приказал мне лично подготовить конспект работ Ленина, чтобы я смог понять все величие замыслов родной партии. Только наплевал я на его приказание. Все равно политзанятия бывают раз в два-три месяца, да и то перед и во время очередной окружной проверки. Для таких случаев замполиты батальонов придумали отличную фишку. Где-то в Союзе, в каком-то учебном центре надыбали экземпляров двести конспектов, раздобыли обложки тетрадные, на которых каждый боец свою фамилию и имя написал. Как только комиссия из одного подразделения в другое направляется, нарочные несутся впереди них с вещмешками. Раздаются тетради с конспектами, меняется обложка, и вот вам – образцовые воины. И в бою кое-что смыслят, и не забывают политически подковываться. А то, что обложки падают с тетрадей, так ведь война тут, не всегда есть возможность бережного отношения к вещам, да и ребята иногда почитывают записи, как же без этого! Обложки и отрываются. Ну, ничего, обещают проверяющие, покрепче тетради привезем.

Напрямую полез с вопросом к нашему комроты, Николаичу. Он мне посоветовал читать устав и пообещал, что поговорим на эту тему потом, позже. Но и позже разговора у нас с ним не вышло. Сидели в кабачке на набережной у моря, и на языке у меня крутился вопрос. Мне даже показалось, что Кулаков ждал его.

– А вообще, зачем мы были в Афганистане, товарищ капитан? – все же задал я вопрос, и чтобы придать ему некоторую необязательность, что ли, даже грубовато спросил: – Без всяких умничаний и прочего. Вы хотя бы для себя это уяснили?

– Знаешь, надо учиться у прошлого, чтобы не повторять ошибок, Пловец. Согласись, многие из нас остались там, под Кандагаром. Я фигурально выражаюсь, конечно же, не имею в виду погибших. Разве тебе не снятся сны оттуда? Разве не тянет туда?

– Снятся, – почти прошептал я в ответ. – Еще как снятся, мать их! И тянет… Так зачем? – я тупо повторил свой вопрос, точно так же повторил, как и там, в Афгане задавал его замполиту, самому Кулакову, ребятам, себе, в конце концов. Николаич нетерпеливо махнул рукой:

– Брось, Серега, ни хера никто не даст ответа…

Первую смену караула я пробыл вместе с Лисой. Лежали на настеленных на камнях бушлатах, вслушивались в ночь. Это только кажется, что ночью тихо. На самом деле то камушек мелкий зашелестит вниз со скалы, сдвинутый маленькой лапкой ящерицы со своего места, то ветерок зашуршит редкой высохшей травой, то в недалекой речушке зажурчит вода, то кто-то из парней внутри блока всхрапнет во сне и сам же испугается звука, замолчит и снова засопит. Лиса все жевал свои спички. Я хотел было закурить, да не стал демаскировать нашу позицию, передумал. Посмотрел на часы. Ого. Пора Шохрата будить, его время настало. Шепнул Лисе, что скоро смена. Он равнодушно кивнул и опять опустил голову к прикладу винтовки. Блин, что он там видит?

Узбек проснулся легко, нащупал под нарами автомат, прижал к нему ремень, чтобы не брякнул антабками, и вышел в ночь. Лег на нагретое Лисой место. Гена ушел в спальную нору и бесшумно улегся спать.

Я посидел еще немного с Шохратом, чтобы убедиться, что он проснулся окончательно и не сморит его прерванный сон. Сидел и смотрел в глубокое черное небо с невероятно роскошной россыпью звезд и огромной, выпуклой полусферой луны. Что-то мифическое чудится в небе Афгана. Начинаешь понимать по-иному сказки Шахерезады. Ведь действительно, вот он, купол неба, плавно изгибается вверх, звезды от его краев к центру все гуще и гуще, а на самом пике кажется, что они сливаются в единое драгоценно сияющее целое. Только если долго смотреть на них, до боли в глазах, до слезинок, тогда видишь, а скорее понимаешь, что есть расстояния между ними. Только не буду я сегодня разглядывать небо, пора отдохнуть. Хлопаю Узбека ладонью по заднице, мол, пока. Он оборачивается, блестит в лунном свете черными глазами: