Мой друг – предатель - Сергей Скрипаль

Утром капитан увидел художественно оформленное лицо Мальца, удовлетворенно кивнул:

– Шорничать будешь только тогда, когда нужно будет для дела! Все ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – вскинул ладонь к правому полю панамы Леха.

На этом инцидент был «исперчен», опять же говоря словами ротного. И все же мысль и смекалка не стояли на месте. Там, где располагались два подсумка, теперь выше нашивался еще один, создавая емкость для дополнительного боеприпаса. Потом пришла идея усовершенствовать сбрую – сместить центр тяжести пониже, что весьма и весьма немаловажно в горных переходах. С такой новинкой даже по-пластунски было легче передвигаться. А вершиной интеллектуального труда стало решение брать с собой еще и сумку от противогаза, куда россыпью насыпались автоматные патроны. Не совсем удобно, что рассыпуха, но зато всегда грела мысль, что кое-какой БЗ имеется. Сумку эту обычно носили на левом плече, через грудь, и специальным ремешком пристегивали к основному поясному ремню. Может быть, и выглядели мы не так красиво, как Сталлоне в образе Рэмбо, но нам было наплевать на внешнее, наносное – лишь бы самому было удобно, легко и все необходимое было под руками.

Почти неделю нас мурыжили особисты. Я, как командир отделения, сидел на «губе», мужикам запретили выходить на боевые, и они маялись бездельем между допросами. Меня долго и нудно трепали по очереди незнакомый молоденький лейтенант и капитан из особого отдела – его я видел и здесь, и в Кокайты. Лейтенант, всегда туго затянутый портупеей, в офицерском пэша, с яркой полоской белого подворотничка, в хромовых начищенных блестящих сапогах, часто вынимал из брюк платочек, промакивая пот на лице и шее; затем аккуратно складывал платок и возвращал его в карман только лишь за тем, чтобы через минуту вновь вынуть его. То, что лейтенант совсем молодой, не обстрелянный, не потрепанный войной, было видно не только по его новенькой форме, но и по той моде ношения оружия, которая прижилась лишь при штабах, да и то у новых офицеров. Старослужащие уже отделались от нее, как не то что от ненужной, но и даже глупой. Ну, зачем, скажите, таскать с собой по расположению полка не только кобуру с пистолетом, но и автомат, снаряженный магазинами? Да-да, именно магазинами! Мой следователь так и входил в комнату для допросов с автоматом за плечом. Снимал его, аккуратно приставлял в угол, подальше от меня, за столом, поближе к себе. Изредка поглядывал на оружие – видно, любовался ладно примотанными яркой-голубой изолентой магазинами. Глупость все это. Вредная глупость. Если бы лейтенант поинтересовался, отчего я так презрительно смотрел на его автомат, я бы рассказал ему, что все это игрушки, и даже пояснил почему.

Какой-то мыслитель здесь, в Афгане, решил, что спаренные рожки очень и очень нужное дело, поскольку якобы дают возможность быстро перезарядить автомат. Дальше больше. Некоторые его последователи умудрялись скрутить вместе даже три магазина! Да уж, воистину, человеческая мысль есть зело велика и всеобъемна. Только… Впрочем, посудите сами, так бы я начал свою речь, естественно, содранную со слов комроты. Если ты «на войне», залег где-то за камушком маленьким, уперся магазином в землицу, куда сам хочешь врыться по самую маковку, долбишь из «калаша», елозишь рожком. Тут – на тебе: патроны в первом магазине закончились. Суетливыми ручонками отстегиваешь пустой магазин, вставляешь второй, тот самый, который изолентой к первому прикреплен. Суешь его на место, передергиваешь затвор, а тут тебе – ага. Засорился магазин от пылищи, патрончик – хоп, и перекосило, заклинило оттого, что засорился патронник. И вот тут самое интересное начинается. Бой идет, а ты мучаешься с извлечением того самого грязного патрончика. Красота?!

Еще были самоделкины, что таскали с собой на «калашах» магазины от «РПК». Бесспорно, патронов в них ровно в полтора раза больше, чем в автоматных. И это есть весомый плюс. Но! Представьте себе опять же бой на открытом месте, когда вжимаешься в любую неровность, чтобы скрыться от глаз и пуль вражин. Но никак не выберешь лишнего сантиметрика, чтобы голову спрятать, поскольку торчит твоя маковка, пусть и в каске, на целых десять сантиметров выше, чем торчала бы бестолковка с обычным автоматным магазином. Почувствуйте разницу, как говорится! Ничего этого лейтенант пока не знал и поэтому красовался с глупыми сдвоенными магазинами. Да бог с ним! Может быть, потом поймет или расскажет кто-нибудь из боевых офицеров. Нет – так и будет ходить до замены.

Вопросы лейтенант задавал заинтересованно, просил по многу раз повторить сказанное, пытался уцепиться, как и я тогда, на посту, хоть за что-то, что могло помочь понять, куда и почему девался Юрка. Позволял курить во время допроса его дешевые сигареты без фильтра «Донские», предлагал воды. Все мои слова он тщательно записывал на бумагу ровным округлым почерком, уверенно заваленным влево, перечитывал, исправлял ошибки. Читать написанное не давал, в конце допроса вкладывал листы в целлулоидную прозрачную розовую папку, щелкал кнопкой застежки и вызывал конвой. За семь дней папка солидно потолстела, что, видимо, придавало уверенности лейтенанту в скором раскрытии дела.

Капитан же, полная противоположность лейтенанту, сидел за столом в форменной рубашке с короткими рукавами, расстегнутой до пупа, в солдатских хэбэшных штанах и в пластиковых тапочках на босу ногу. На допросы приносил с собой вентилятор, такой старинный агрегат. Видел я их в далеком детстве на работе у мамы. Коричневый металлический корпус, резиновые изогнутые лопасти, массивная станина и черная кнопка немалых размеров. Следователь устанавливал вентилятор в режиме «подхалима» на краю стола, и горячий воздух обдувал то его, то мое лицо, создавая иллюзию прохлады. Капитан сам курил, мне не запрещал тоже, но сигарет у меня не было, а своих он не предлагал. Его допросы отличались стремительностью, хотя в них четко прослеживалась та же методика, что и у лейтенанта, – вопросы повторялись раз за разом. Записи допросов прекратились на второй день. Корявым почерком на нескольких листах капитан записал что-то и изредка поглядывал в них; чувствовалось, что он давно понял бесперспективность так называемого дела, поэтому отчаянно скучал, всем своим видом показывая, что это осточертело ему еще больше, чем мне. В заключение нашего очередного общения капитан просто выставлял меня за дверь, указывая на нее ладонью, предоставляя мне самому сдаться конвойному.

Так и шли дни за днями. В девять часов утра меня вели на первый допрос, в полдень возвращали в одиночную камеру; караульный приносил котелки с кашей и супом, я съедал обед и ждал, сидя на земляном полу, следующего допроса. Гауптвахта была у нас импровизированная: одиноко стоявший загон для овец, связанный из тонких жердей, обмазанный глиной вперемешку с мелко нарезанной соломой. Крыша тоже была сложена из жердей, поверх которой навалили верблюжьей колючки. В общем, тюрьма была прозрачной, сквозь многочисленные щели свободно проникало солнце, но в то же время глиняные стены долго держали ночную прохладу и раскалялись ближе к вечеру, когда я возвращался после допроса. Охрана «губы» была такой же призрачной, как и крепость стен помещения для арестантов. Солдаты сидели в тени, меняя свое расположение соответственно передвижению солнца. При желании можно было легко уйти оттуда, но только некуда, разве что в родную палатку. Парни приходили ко мне поздно вечером, после отбоя, садились за глухой стеной, просовывали мне сквозь щели сигареты, кое-что из жратвы, и мы подолгу либо молчали, либо потихоньку разговаривали обо всем, не трогая только темы, касающейся Юрки. Через пару дней после возвращения в часть и моего ареста Лиса подтвердил сообщение Негорюя о том, что действительно началась крупная войсковая операция, в результате которой мы могли зависнуть на блоке не только на пару недель, но и провести там целый месяц. Так и случилось, только вот торчала на перевале группа Татарина.

Парни заметно нервничали, да и я тоже. Ведь раньше как было? Если начиналось какое-то активное движение, одними из первых в место предполагаемых боевых действий выдвигалась и наша группа, среди множества подобных. И это было нормально, и это было хорошо и правильно. Теперь же мы сидели в полку, ждали, чем закончится следствие.

Пришел ко мне и капитан Кулаков. Как и парни, сел у стены, просунул мне пачку болгарских сигарет (даже шоколадку сунул), просил вспомнить все, что произошло на посту. Я охотно ему все рассказал, вспоминая поминутно, кто и что делал, о чем говорили, за что я ударил Соплю. Ротный молча слушал, вздыхал, никак не комментируя мой рассказ; только перед уходом еще раз вздохнул тяжело, легко хлопнул ладонью по глиняной стене; однако этого хлопка хватило, чтобы несколько пластинок штукатурки легко заскользили вниз, зашуршали по соломенным вкраплениям.