Тайный суд - Вадим Сухачевский

Хорошая была девчушка, приветливая, любознательная. Там, в котельной, с большим интересом слушала профессора Суздалева, когда тот рассказывал ей про древних греков и римлян, а он, Васильцев, без труда пристрастил ее к решению математических головоломок, явно у девочки были немалые способности к математике. Да и другими способностями Бог не обделил. Суздалев давал ей уроки французского, он, Юрий, – немецкого, Дашенька схватывала все на лету. Васильцев верил, что ее ждет большое будущее… Впрочем, если… если вообще имело смысл задумываться о будущем в нынешние времена.

…Но почему сейчас ее слова: «Здравствуйте, дядя Юрочка», – звучали откуда-то издалека и почему она сама колыхалась, как мираж?..

Он тоже поздоровался… Точнее, ему показалось, что он это сделал, но вдруг осознал, что с языка его сорвались совсем другие слова. Он увидел испуганные глаза этой колыхавшейся девчушки:

– Какая веревка, какая трава?! Что с вами, дядя Юрочка?! – Прохладная ладошка коснулась его щеки, и он услыхал едва-едва пробивавшийся к нему откуда-то издалека голосок: – Я не Катя, я Даша, вы что, не узнаете меня?.. Да вы же горите весь! Вам доктора надо!

Но почему сама она исчезла? И почему, почему ее ладошка была теперь такая колючая?..

Господи, да и не ладошка это вовсе, а колючий мартовский наст!..

Какие-то голоса… Но не ангельские вовсе – стало быть, пока еще жив.

– Где ж нализался так?

– Позаливают зенки с утра пораньше!

– Э, да это ж наш кочегар с котельной.

– То-то с утра накочегарился! А еще в очках!

– Да не, вроде не пьяный… Не видите – больной! Надо неотложку!.. Эй!..

Сколько времени пролежал на снегу, как потом везли, как укладывали на больничную койку – ничего не помнил. Плутался в каких-то совсем других временах.

…Катя, не нынешняя, а та, из детства, гладит его по лицу и говорит: «Ты герой, Юрочка…»

…Отец сидит на ступеньках лестницы с окровавленной головой…

…И жар по всему телу такой же, как тогда, в детстве… И кружение этих слов, смысл которых уже почти ускользнул…

…Палка – камень – веревка – трава – страдание…

Глава 7

«Артист!»

Как бывало всегда, с приближением полнолуния Павел Никодимович Куздюмов становился – нет, не беспокойным, а, наоборот, максимально собранным. И писулька эта, третья по счету, от какого-то хренова «Тайного Суда», что он получил на днях, прибавила только собранности, а вовсе не страха. А написали в ней они, хренососы, вот что: мол, теперь, в ожидании окончательного приговора, вам надлежит по вечерам находиться дома, особенно в полнолуние, дабы не усугублять свою вину. Мол, находитесь вы под неусыпным наблюдением, посему все ваши передвижения не останутся незамеченными.

Вот же! Хоть и долботрясы, а насчет полнолуния что-то усекли. Только хрен запугаете!

Нет, ничуть он не испугался, когда пару дней назад заприметил тех двоих, что-то больно часто попадавшихся ему на глаза. Вот и сейчас один, здоровенного роста, в хорошем драповом пальто, прохаживается по Арбату, то и дело поглядывая на часы, будто бы на свидание пришел, а другой, помельче, с точильной машиной сидит во дворе, у черного хода. Уже третий час сидит, знай покрикивает: «Ножи точи2 м! Топоры, бритвы, ножницы!» – убедительно, в общем-то, покрикивает. Несколько жильцов к нему подходило со своими ножами. Точил. Точить тоже, в общем, кажись, умеет.

Может, он и вправду «ножи точи2 м», может, и тот, драповый, тоже – по своим делам; а может, они из тех долботрясов хреновых, что своими писульками его донимают. Ни малейшего страха перед ними не было, напротив, сейчас Павлу Никодимовичу даже хотелось, чтобы они оказались именно этими долботрясами – пусть-ка, в таком случае, за ним побегают, уж он им кое-что приготовил. Не изгадить им нынешнее полнолуние!

И ведь вроде не готовил ничего загодя, все мысли занимало приближающееся полнолуние и девчонка эта, остальное выходило машинально, и все равно вон как сложилось! Такое вот машинальное наитие он, Куздюмов, высоко в себе ценил – всегда выручало. Казалось бы, за каким фигом вот уже неделю ездил на службу в старом, потертом пальто, когда в гардеробе новых висит пять штук? Спроси он о том даже сам у себя – едва ли ответил бы. Или спросить: на фига всю ту неделю на службе хлюпал носом, ничуть не простуженным, и ходил по улице, обмотав физиономию шарфом, на фига?

Вроде ни на фига, так просто, из причуды. А теперь вон как в строку-то все легло!

Остальное сложилось как-то само собой, вовсе без натуги с его стороны. Третьего дня – домработница Соня:

– Маманя у меня, Пал Никодимович, занеможила, – так можно я к мамане-то на недельку отбуду в Лебедин?

Отчего ж нельзя? Очень даже можно. Нужно даже! Самому и придумывать не пришлось, как бы ее в нужное время из дому спровадить.

От той же Сони и еще один кирпичик в его построение. Да какой! Кирпичище! В самый фундамент! Позавчера, перед отбытием в свой Лебедин:

– Что ж вы, Пал Никодимович, все в пальте этом, когда хороших польт полон шкап?

– Твоя правда. Из Лебедина вернешься – на помойку снесешь.

– Дак зачем же, Пал Никодимыч, на помойку-то, я лучше зятю, Петрухе, отдам, а то ходит, как по деревне, в тулупе овчинном, шарамыга шарамыгой. На пальтецо так себе и не заработал. Непутевый!

Зятя этого непутевого Куздюмов однажды видел – тот за каким-то делом к Соне заезжал. На миг представил его себе… Точно, подходит! Удача сама в руки шла.

– Ладно, – сказал, – отдам твоему Петрухе. Пускай подъезжает послезавтра к шести ноль-ноль. Только без опозданий, я этого не люблю! В тулупчике пускай и подъезжает, я у него тулупчик этот прикуплю, мне как раз для рыбалки сойдет.

– Дак зачем же прикупать? Даром отдаст! Вещь – тьфу! Чего вам деньги переводить, он пропьет все едино.

– Ну, то не моя забота, а червонец дам.

Он бы и на пару червонцев не поскупился за такую удачу! Вот так вот, кирпичик к кирпичику, а в результате – стена! Ну-тка, попробуйте вы, долботрясы фиговы, узрите его за этой стеной!

Все звезды, как по заказу, сходились к его удаче! Это был добрый знак, говоривший, что и в том, в главном, в сокровенном удача будет на его стороне. Но ту удачу, на звезды не полагаясь, он ковал себе сам. И выковал!

Как пару недель назад увидел ту девчушку – сразу понял: она. Светловолосенькая, с серо-голубыми глазками, а главное – всегда с взрослым, серьезным личиком. Хохотушек всяких, вертихвосток он, Куздюмов, не любил: не интересно – сами в руки идут. А вот с такими куда как посложней, это вам не «ножи точи2 м», долботрясы, тут ключик надобно подобрать.

Его, такой ключик, можно, в конце концов, подобрать ко всякому, только он у одних – наподобие финского замка, который и ногтем открыть можно, такие Павлу Никодимовичу тоже попадались поначалу, но та легкость как раз и не нравилась ему, ибо все смазывала, не прибавляла к самому себе уважения; а у других он, ключик этот, куда как сложней, пережмешь – сломается, и тогда уж все бесполезно, больше не подступиться. Зато ключик сложный подберешь – и сладостно на душе, едва ли не так же сладостно, как бывает потом, в самый момент. Только иной раз поди-ка подбери! Тут о-го-го как мозгами пошевелить надо! Как вот как раз с девчонкой этой. Тут какое-нибудь «пошли, девочка, дам шоколадку» не пройдет, не из таких она, видно по лицу.

Однако у него, Куздюмова, на разные случаи свои отмычки имелись. Что касается этой девчонки, то он как-то внутренним наитием сразу понял: в ее прошлом порыться надобно, там отмычку эту и найдешь.

Только легко сказать – а как ты пороешься? Как подойти к этому, вот вопрос! В школу зайти порасспрошать или к участковому… Какой-нибудь долботряс так бы, наверно, и поступил. И конечно, запомнили бы его. Нет, он, Павел Никодимович, был не из таких!

Однажды в какой-то книжке прочел: где лучше всего спрятать лист? В лесу! Вот и нужна была чаща, чтобы спрятать один-единственный нужный листок. И он чащу эту по-быстрому высадил. От своего главка направил бумагу с грифом «срочно» в РОНО: мол, нужны личные дела всех школьников данного района на предмет поступления в их отраслевые ремесленные училища. Уже через два дня тысячи личных дел были в главке. Он и вправду целому отделу главка поручил переписать всех, кто подходящий для этих ремесленных, но одно дельце, то самое, на время изъял по-незаметному – не зря же девчонку из окна своей машины проследил и знал, в какой школе она обучается. А дельце ее пролистнул – и все выстроилось сразу же, вот он и ключик, вот он и манок! На такой манок она куда угодно сломя голову кинется. И плакать будет у него на плече, не от страха и не от боли, а от доверия… Потом-то, конечно, все сообразит – да поздно уже…

Часы пробили шесть вечера. «Ну, где этот недоносок Петруха? – подумал он. – Так из-за одного оболтуса все дело рухнуть может!» И едва он об этом подумал, как раздался звонок в дверь. Хоть и недоносок, а не подвел все-таки.