Мужчины из женских романов - Эллина Наумова

– Вась, ты уже доходишь со своим бронхитом. Пусть жена тебе молоко горячее с маслом, медом и содой дает. Горчичники на ночь поставит. А лучше банки. Что ж она смотрит, как ты загибаешься. Давно ведь уже бухикаешь.

– С месяц. Днем плохо, а ночью и того хуже. А лечить некому, нет у меня никого, – с трудом произнес болящий. – Дважды женился, и с обеими мать развела. Придиралась, скандалила, кто же выдержит. Она уже два года в могиле, а я совсем один. И все думаю, зачем она мне жизнь ломала, зачем я ее слушался?

В какой-нибудь мелодраме одинокая женщина восприняла бы это как шанс заполучить Васю, предварительно опоив его горячим молоком. А уж горчичники или банки вообще были стандартной подводкой к близости: видела мужика по пояс голым, трогала за спину, значит, уже не чужие. Но в жизни то ли замужняя попалась, то ли разборчивая. Бросила:

– Тогда к врачу сходи, ноги попарь с горчицей. Выздоравливай давай.

И пробежала мимо. Из Светы мигом испарилось сострадание к удушаемому кашлем человеку. Плюгавое ничтожество, вечный мальчишка, который в угоду, девушка почему-то в этом не сомневалась, жирной, не следящей за внешностью, давно разведенной мракобеске брал и прогонял нормальных женщин, не исключено, что с детьми. А она балдела – нужна кому-то такая, как есть, для того рожала, для того растила. Он не любил, не мог любить, урод несчастный. И через годы жалел одного себя. И мамочку возненавидел не за то, что разлучала, а за то, что смылась на кладбище и бросила без ухода. Так ему и надо, трусу, рабу по своей воле, мерзейшему из подкаблучников, которому все равно, чей каблук его пригвоздил, лишь бы не шевелиться, не быть свободным, не отвечать за собственный выбор. Пусть еще в социальной больнице с воспалением легких поваляется, и никто его не навестит. Заслужил.

И бабушка убеждает ее в том, что это – портрет Димы в реалистической манере? Но она же не сумасшедшая! Наверное, просто злится на него за то, что не торопится официально жениться на внучке, поэтому и норовит оскорбить. Из каких некрасивых и глупых мелочей складывается опыт. То есть, в сущности, жизнь. А кто-то смеет внушать людям, будто так в них единоборствуют свет и тьма, добро и зло? Бога они не боятся. Все это ярко выявилось и снова потускнело в ней за минуту. Но слушать молчание шестьдесят секунд тяжело. Старушке же пауза оказалась кстати – они и сами ее берут и держат в конце телефонного разговора, давая шанс поинтересоваться их здоровьем и настроением. Особенно выдав какую-нибудь гадость про ближнего, которого вы любите или с которым дружите. Конечно, девушке в голову не пришло спрашивать. Не до вопросов после «скоро разбежитесь». Она едко поблагодарила «за доброту, за ласку» и бросила трубку. Как можно требовать от чужих людей, к коим относится и будущая свекровь, уважения или еще чего-то приятного, если свои, родные так жестоко рвут душу?

Страдалица готова была всплакнуть, но позвонила не самая близкая подруга. Эти вечно звонят, когда женщина почти в истерике и несет то, что лучше было бы не разглашать. Света долго кляла мамашу, которая бездумно уродует обоих сыновей. Потом ляпнула, что от Димки такой несамостоятельности не ожидала. И гордо закончила:

– Но мне это на руку. Ни минуты покоя от него, а я нашла отличный роман. Надо трудиться. Похоже, в нашей ситуации карьерой пренебрегать нельзя.

– Насчет карьеры – золотые слова. А насчет несамостоятельности… Погоди, станет таким самостоятельным, что завоешь на луну. Это же типичный синдром потолка.

– Ты тактично намекаешь, что нашим чувствам друг к другу расти уже некуда? – Света от испуга даже забыла, что намекать, да еще тактично, это резкое создание отродясь не умело.

– Не в том смысле. Вот прикинь: сначала вы разъединились, упали на спины, отдышались. И потолок над вами высокий-высокий, белый-белый, гладкий-гладкий.

Свете померещилось, что голос собеседницы каким-то чудом научился улыбаться. Но чудес не бывает, и он вновь зазвучал ровно:

– Время идет. Вам по-прежнему хорошо. А потолок отчего-то становится ниже, мутнее, там трещинка, тут трещинка. Они совсем тонкие, едва видимые, завораживают: интересно, пересекутся, образуют какой-то узор или разбредутся в разные стороны. Фантазия работает. Но однажды ты начинаешь пялиться вверх еще до секса и думаешь: «Если немедленно ремонт не затею, умру».

– Только я или он тоже? – обомлела девушка.

– Бывает, что оба, – безжалостно врезала подруга.

Но не так просто добить фанатичку: ей всегда есть куда спрятаться от мира. И Света въедливо поинтересовалась:

– Ты где про потолок вычитала?

– Нигде. Самой в голову пришло. Когда большие трещины разглядывала. Не далее как вчера.

– Романы сочинять не пробовала?

– Зачем мне лишняя морока? Дело нудное – раз. Из жизни выдирает на месяцы – два. Гонорары мизерные, и тех не платят – три. Нет, доктор, я не ваша пациентка. Мне и в турагентстве хорошо. Кстати, захотите с твоим сменить обстановку, милости прошу. Умело подобранный круиз на пару лет ремонт отодвигает гарантированно. Не вешай нос, у всех одно и то же. Пока.

«Действительно, зачем это нужно? – подумала младший редактор. – У нее образное мышление, которое есть у всех, просто мало кто его развивает. И привыкание, и охлаждение она сравнила с потолком для доходчивости, а не для красоты. Или для красоты? Чтобы не жаловаться на банальную неудовлетворенность».

Под эти мысли она съела кусок ржаного хлеба с кабачковой икрой и включила ноутбук:

– Не подведи, Лизок. Тут менеджеры по путешествиям совсем распустились. Обнаглели. Поносят литераторов. А что их клиентки в самолете листать будут, а? На пляже? Глянцевый журнал с истощенными куклами, рекламирующими пластических хирургов? В духе: «Если вас устраивает собственная грудь и ягодицы, уничтожьте их диетами и вставьте в те же места силикон того же размера»? Нормальные поостерегутся. Еще есть пляж. Разве допустимо лишать кобелей возможности познакомиться фразой: «Девушка, что вы читаете?» А читательница небрежно, эротично округлив губки, сдувает песок с листа. Приподнимает ангельскую головку. И так лениво скользит взглядом по волосатым кривым ногам, по плавкам, все выше, выше. Доходит до морды и томно отвечает: «Я верю, он меня тоже любил» Елизаветы Алексеевой». Или как не дать охотнице за олигархами книжку приемлемого веса? Да если она, ища губную помаду, будто невзначай вынет ее из сумочки и положит на край ресторанного столика, окружающие сразу заметят – грамотная.

Света хотела развеселить саму себя, но получалось не очень. Роль, предназначенная ее беллетристке, оказывалась унизительной. Загадала: если Алексеева вернет ей неспособность осмысливать завязку романа, то все будет хорошо. Елизавета справилась блестяще. Первая строка гласила: «Она мыла деревянные полы, облачившись в выцветший раздельный купальник». Врезала от души и попала точнехонько под дых редактору и в лоб читательницам. Редактор – профессионал, раздышится. Дамам хуже. Только устроились на мягком с книжкой и шоколадкой, как автор им сурово: не жрите, заразы, иначе бикини вам не носить. Читателям она тоже ясно куда метила, но промазала. Уже лет сто пятьдесят сильная половина человечества не балдеет от подоткнутых юбок уборщицы. И не менее полувека ее не возбуждает женское линялое белье. Пусть в этом выражается обабивание суровых мужиков, но почему-то невмоготу было их презирать.