Мужчины из женских романов - Эллина Наумова

Но Валька ее опередил. Хрипло рыдая, изливая из красных глаз почему-то не розовые, а прозрачные слезы, он бросился на колени перед замершим стоя с игрушечным чайником ребенком и возопил:

– Ой, вот ты какая! Большая уже!

Его крики сделались неразборчивыми: что-то о женской подлости, о том, что она могла бы быть его дочерью и что ему все равно, кто ее отец, главное, он вечно будет любить мать… Потом он начал крепко, до реберного треска, обнимать ее и долго, противно, мокро целовать в губы. Она заголосила, как машина скорой помощи. Валька, кажется, слегка протрезвел. Отстранился, полез в раздутые карманы шортов. Вытаскивал множество конфет в блестящих фантиках и совал девочке. Но та прятала руки за спину и орала – шоколад устилал пол.

Его, наконец, оттащили и изгнали, а ей объяснили, что когда-то Валентин, соседский пацан, ухаживал за ее мамой. Жить без нее не мог. Но ушел в армию, а мама, не будь дура, рванула в город и поступила в институт. И вот до сих пор мужик по ней сохнет и в разум не входит, хоть гуляет в ботинках по асфальту, а не месит сапогами деревенскую грязь.

Она сказала, что утром видела дядю Валю на речке с тетеньками. Все они хохотали и играли в догонялки.

– Точно, он в этот раз целую банду привез. Ну, так что ж ему теперь делать, раз наша его не дождалась, – оправдал взрослые игры дед. – Пойду косу доточу.

Бабушка мигом замела пшено в совок и убежала в огород. А потрясенное дитя сгребло конфеты под стол и залезло под него же, от греха подальше. В головенке бродили слепые и глухие зачатки каких-то мыслей. Оно не заметило, как уснуло.

Малышку разбудил дед, когда осторожно извлекал из убежища. За окном был поздний вечер. Бабушка причитала, что они искали внучку, всю деревню обегали, но отогнуть скатерть не догадались. И вдруг воскликнула:

– Господи, ты все конфеты съела! До последней! А Валька их, наверно, килограмм высыпал. С животом плохо будет. Только этого не хватало. И ведь не подумала бабу с дедом угостить. Как не стыдно! Будто мы городские сладости каждый день видим. Будто у нас деньги на шоколадки есть. Ведь года в три обещала, что вырастешь и купишь деду пальто, а мне большую шаль. Теперь видно, чего от тебя ждать. Мы-то с тобой последним делимся.

Девочка таращилась на гору разноцветных бумажек и не могла вспомнить, что произошло между ней и конфетами. Но ее наполнял такой жгучий стыд, какого она потом и за гораздо более некрасивые сознательные поступки не испытывала…

Света гордилась Жанной, которая сообщила, что ей двадцать три года. В такие лета еще стесняются своей невольной причастности к мерзостям, творимым взрослыми. Исповедальная проза, ни дать ни взять. Валентин отвратителен, но и бабуля с дедулей – персонажи еще те. Не убили его на пороге, когда невменяемый и лютый рвался в дом. Не вышвырнули, когда начал лапать и обсасывать ребенка. И так попрекнули несмышленую, что на всю жизнь запомнила. Однако это не было пределом авторской храбрости. Далее Аранская детально разобрала поведение бывшего воздыхателя мамы. Он, потеряв над собой контроль от водки, начал демонстрировать загнивающий отцовский инстинкт – приласкать ребенка безнадежно любимой женщины, усадить на колени и тому подобное. А потом без малейшей паузы выдала суть педофилии – экономическую. Нынешние мужчины ленивы и слабы, они не желают зарабатывать на половозрелую бабу и выслушивать ее нелицеприятные отзывы о них. Дети обходятся гораздо дешевле, не сравнивают их потенцию ни с чьей, не гонят на работу, вот и вся недолга. Затем досталось матери, которая когда-то путалась с гадом и алкашом, сама слиняла, а дочь испытала шок, какого миллионы детей не испытывали, потому что их не бросали в гребаной деревне, а брали с собой на море. И наконец, бабка с дедом были охарактеризованы как законченные подонки – жадные, завистливые, невежественные. Они, ни много ни мало, посмели обвинить ребенка в нищете советской и российской глубинки. И убили детскую непосредственность, выкосили самооценку, которой уже не дано было подняться выше места среза, а оставалось лишь засохнуть на корню.

Дипломированный филолог-русист пробормотала: «Ну, ни хрена себе». А Жанну несло дальше. С одной стороны, с годами она убедилась в том, что здоровый мозг «работает» с неприятными воспоминаниями, ослабляя их. Теперь она была скорее зла на тех взрослых и чувствовала отвращение не к каждому из них, а ко всем пьяным в хлам, независимо от пола и возраста. С другой стороны, кто знает, каковы отдаленные последствия того случая. Встретишь хорошего, доброго, любящего мужчину – свою безоблачную судьбу. И вынуждена будешь с ним расстаться, потому что тебе противны станут его ласки и невыносим вид на коленях перед собой. И ведь не догадаешься, что он неуловимо похож на, казалось бы, прочно забытого Вальку. Или будешь орать на мужа, чтобы надел тапочки и ни-ког-да без них на глаза тебе не попадался. И с чистой совестью поклянешься: твоя ярость вызвана беспокойством о его здоровье. Но никогда не отдашь себе отчета в том, что когда-то какой-то мудак ворвался в комнату босиком и напугал тебя до полусмерти.

В отличие от нерешительной Елизаветы Жанна перешла к основному сюжету без задержек: «Время шло. Как-то она уныло отпраздновала Новый год в компании сверстников, которые почему-то воображали себя ее друзьями. Этим мечтателям все еще удавалось обманывать докторов, будто они психически здоровы. Но скорее всего, врачи давно поставили им истинный диагноз. Просто не хотели оформлять инвалидность по душевным расстройствам такой куче народу. Обслуживают себя в быту, не кидаются на окружающих, и на том спасибо. С таким настроением и багажом детских горестей в подсознании она и встретила его в кофейне…» Правда, тут крутая беллетристка решила похвастаться даром стихосложения. И заставила героиню быстро припомнить зарифмованное утром. Младший редактор испугалась, что начнутся мистические дела – предчувствия, видения. Но, презрев все условности, Аранская непосредственно вставила в роман свое то ли лучшее, то ли единственное на сегодняшний день:

Мой белый пес проносится сквозь волюПрогулки поздней.И вновь домой – терпеть собачью долюИ рабства козни.И изнывать до будущей прогулки,Наевшись вдосталь.И вспоминать кривые переулкиПод заумь тоста.Под шум застолья дружеского слишкомОн рыкнет глухо,И оглядит с тоской мое пальтишко,И вздернет ухо.А люд уйдет по улицам пустыннымВ мехах и коже.Да будет путь ваш глажено-простынным,Храни вас Боже.Мой белый пес посмотрит исподлобья,Не смея верить,Что я, его убогое подобье,Направлюсь к двери.Что позову в ночной простор бескрайний,Всевластье снега.И там сотрутся призрачные грани —Мы будем бегать.Мы будем прыгать, чтобы провалитьсяВ снежинок орды.И Бог, смеясь, запомнит наши лицаИ наши морды.

Света только раз вздрогнула – на глажено-простынном пути. Ау, Елизавета Алексеева! Потом ничего, даже растрогалась. Оставалось надеяться, что у героини есть собака и ей предначертана какая-то роль во взаимоотношениях любовников. Девушка ничего плохого не видела в засилье живности на страницах романов. Тут у нее была собственная теория. Звериный мозг – это резерв природы на случай гибели людей. Псины навсегда вошли в нашу жизнь, потому что избавляют от одиночества. С ними общаются, с ними идеально дружат. Так что у этого человечества в предках ходили обезьяны, у следующего – обязательно будут ходить собаки. Естественно, про них пишут те, кому дана сильная интуиция.