Мужчины из женских романов - Эллина Наумова

– Я все понимаю. Спасибо, – повторила девушка и мысленно удивилась: «Я выдыхаюсь? Это заметно? А самой кажется, что счастлива и перспективы дивные».

– Ладно, отдышись, возьми себя в руки…

Она еще какими-то бодрыми словами напутствовала, но Света уже отключилась. Бывают же такие дни. Она вспомнила, как в романе Елизаветы Алексеевой случайная попутчица исповедовалась героине: «Жизнь – зебра? Тогда моя черная полоса длится так долго, что я уже и намека на белую за спиной не вижу, когда оборачиваюсь. И впереди темно. В природе встречаются зебры-уроды? Мутанты? У меня явно такая лошадка». И жалкий енот-полоскун в человеческом обличье поучал: «Зебра – это не в смысле животного, а в смысле пешеходного перехода. Во-первых, асфальт серый, а не радикально черный. Во-вторых, мы несем ведро с белой краской и кисточкой и сами рисуем полосы». «Ясно, меня уже лет десять назад машина раздавила, а я и не заметила», – прозрела собеседница.

Слова «машина раздавила» вернули Свету на улицу. «Не дождетесь», – суровым шепотом пообещала она, не зная, кто и чего именно.

6

Едва в издательстве Света начала читать откровения Жанны, как внутри ее мягким теплом расстелилась гордость. Какой верный подход к серии женских романов она избрала. Тепло начало казаться жаром сауны: она видит перспективы молодых авторов. В метро девушка уже не исключала, что так ощущался подъем температуры. Думала: «Люди, пожалейте врачей. Разве можно быть счастливым, зная физиологические причины всех реакций своего и чужого организма? Вы истончены, вас постоянно знобит, а эскулап скалится: «Железа не хватает, ешьте яблоки». Нет, каждую причину нужно изобрести и раскрасить фантазией. А с чего это я призываю народ сочувствовать докторам? С того, что боюсь, как бы завтра не пришлось тащиться в поликлинику, где очереди и хамство. И попробуй раскрась фантазией это». Действие аспирина кончалось, голова тяжелела, нос опять забился и вынуждал дышать ртом, но девушка упорствовала в потребности размышлять. Вернее, как все городские невротики, не умела опустошать голову от мысленного хлама.

Продолжила, хотя от медиков отцепилась. Итак, она поставила на дебютанток или начинающих. Если бы ее не расстроили звонки Елизаветы и подруги, этот насыщенный текстами романов день в одиночестве мог потом вспоминаться как замечательный. Память умело скомкала бы и запихнула в свой темный чулан недовольство мамсиком Димой и болезнь. Зато отсутствие Нинель Николаевны и Павла Вадимовича высветила бы и разложила на виду. Это было благословение личного начинания чутким космосом, прозрачный намек на свободу действий. Конечно, истории встреч, близости и прощания с мальчиками были почти одинаковы. Зато авторы – во всем разные. Научатся выдумывать, дадут волю темпераменту, и, заставь их потом описать то, в чем обе участвовали на глазах друг у друга и редактора, создастся впечатление, будто они пребывали в разных местах, компаниях, временах и измерениях. У Аранской была явная склонность не только умничать, но и нагнетать страсти. Чего стоила глава о расставании героини с предшественником героя. Ужас, мороз по коже! «Меня лихорадит», – сообразила девушка и с усилием вырвала себя из уже намотанного круга. Не будет она все объяснять научно.

Пусть уж ее лихорадит от описания того, как брошенная молодая женщина спускается в подземку, как толпа часа пик заносит ее в вагон. Она задается трагическими вопросами – почему он переспал с ней ночь, такую же, как множество других их ночей, а на рассвете велел убраться из его жизни, ничего не объяснив. И куда ей идти, в небытие? Может, броситься под поезд, чтобы ни о чем не спрашивать себя завтра, послезавтра, всегда? Но на платформе стоят усталые люди, дети. Им за что ужасное зрелище и отмена движения? Ей-то через минуту уже все равно будет, но пока она видит их лица и представляет, каково это – наблюдать самоубийство. Разумеется, Жанна попутно блеснула знаниями о корнях суицида и мировой истории метрополитена. Но концовка впечатляла. Героиня стояла дома возле зеркала, намереваясь облачиться в ночную рубашку (перечисление всех форм женской груди с кратким описанием, ну Аранская). Она помнила, как ее втянуло в человеческое месиво на Кольцевой, и ничего больше. Даже испугалась собственного отражения – не узнала, богатой будет. Но этот страх вернул ей разум. И вот она разглядывала себя и недоумевала, откуда такие синяки на плечах, на боку, на руках? Что с ней делали сограждане в общественном транспорте? Толкали локтями, пинали, то есть, в сущности, избивали? Наверное, она не соображала, куда двинуться, чтобы они протиснулись к выходу. И чем они лучше мерзавца, который жестоко выставил ее за дверь? И сколько же их, мерзавцев? Поставив своего бойфренда в ряд, отказав ему в исключительности, героиня немного успокоилась…

«Придумывать они ничего не умеют? Все с натуры, все на продажу читателю? – кипела Света в той же переполненной адской топке. – Умеют, заразы, еще как. Я такое узнала о Диме, что, может, лучше бы он меня выгнал. У меня голова кружится, сопли текут, щеки полыхают и ноги ватные. Но я же чувствую – кулак, угол сумки, молнию – все, чем меня утюжат пассажиры. Какие они пассажиры, они животные. Если этот ишак не втянет брюхо, а эта жирафиха не сойдет с моих натертых пальцев, я буду снайперски плеваться в них микробами. Нет, забыться тут невозможно. Жанна просто любительница эффектов, далеко пойдет. Кстати, во всех смыслах, если мои вкусы категорически не совпадают со вкусами Нинель Николаевны. Не надо упоминать это имя всуе. А чье упоминать? Есть в мире хоть одно имя, которое вызывает лечебные, а не гробящие ассоциации?..»

Как только измочаленная девушка поднялась на воздух, имя нашлось – Дима. Спору нет, ее подруга – добрый, хороший человек. Но именно таких легко обмануть всяким прохиндейкам. Охотницы за мужьями всегда лгут, раздувая собственную значимость. Они бесстыдно противоречивы. Любая начинает с того, что представляется высокооплачиваемым специалистом. Если гримаса нового знакомого означает пренебрежение, следует клятвенное утверждение, будто по натуре она жена и мать. Снова не то? Ага, предпочитает чистую интеллигентную работу, чтобы хватало времени на семью. Нет? Да, что ж тебе, зануда, от женщины надо? Объяснил. Невероятный вариант, но, ей-богу, это самое она и есть.

Света решила, что девицу уволили из фирмы за профнепригодность. Или сама сбежала, не желая трудиться почти бесплатно. И стала она проституткой. Или содержанкой. Впрочем, все эти виды деятельности прекрасно сочетаются. Была же у них с подругой сокурсница, которая жила на полном обеспечении бойфренда в его роскошной квартире. Он пахал бизнес-ниву по двенадцать и больше часов. Она притворялась изнеженной лентяйкой, которая спит до часу дня. Затем в полусне что-то волшебное творит с телом и лицом и оживает только к ночному шампанскому в ресторане. А сама преподавала литературу в двух школах за кутарки[1] и обслуживала нескольких мужиков за большие деньги. Что поделаешь, разностороннее дарование, богатая самореализация. Но это явно не про убогую, которая ищет мужа в полузнакомых компаниях и рассказывает сказки о зарплате в девяносто тысяч, чтобы не возникало вопросов, откуда у нее бриллианты. Менеджером заслужила! Хорошим менеджером, изучавшим Камасутру! «Все беды человечества от вранья, – думала Света. – Ну назови ты организацию перевозок упакованной дряни в грязных машинах по колдобинам логистикой, ну пририсуй себе к окладу хоть ноль, хоть два, все равно грузовик останется грузовиком, а ты дурой. И вроде правильно, но рано или поздно транспортная фирма начнет приносить владельцу большой доход, лгунья сходит с кем-то в ЗАГС и сама поверит, будто до замужества делала отличную карьеру. И, главное, никогда не узнает, что своим безответственным трепом оставила на чьей-то дружбе царапину неловкости, в чьей-то любви щербинку недоверия. Не жирно ли ей будет? У меня лучшая подруга на свете. У меня самый честный, самый умный, самый красивый, самый добрый, самый щедрый, самый нежный мальчик на земле».