Вампилов - Румянцев Андрей Григорьевич

Думается, здесь достоверно передано настроение семнадцатилетнего паренька, впервые надолго оторвавшегося от дома, — его настороженность к незнакомым людям, печаль первой разлуки.

Попытка поступить в университет, однако, не удалась: Вампилов получил «двойку» по немецкому языку. Заметим, что в тот же год на филологическое отделение вуза поступал и будущий прозаик Валентин Распутин. Он успешно выдержал экзамены и был зачислен студентом. Упоминаем же об этом мы потому, что тогда, в 1954-м, Александр и Валентин не познакомились друг с другом. Абитуриентов, мечтавших стать филологами, оказалось больше сотни, и в этой многолюдной компании только случайность могла познакомить будущих друзей.

Саша вернулся в Кутулик и пошел работать в районный Дом культуры. Его устроили техническим работником, но, зная, что он хорошо играет на гитаре, мандолине, владеет нотной грамотой, поручили вести струнный кружок.

И тут мы опять можем сказать об острой наблюдательности Вампилова. Чем бы он ни занимался, а его память, как бесценная копилка, пополнялась новыми впечатлениями. И сохранялись в ней не случайно и хаотично запавшие наблюдения, а словно бы отобранные будущим писателем, заранее знавшим, что ему пригодится уже вскоре. Читатель убедится в этом по очерку «Как там наши акации»:

«Клуб в райцентре — средоточие интеллектуальной жизни, что ни говорите. На месте нового я помню старый, бревенчатый. Послевоенный. Тот, с кинокартинами по частям, с могучими докладами, с вдовами, с чечеткой, с драками и неминуемым вальсом “На сопках Маньчжурии”, исполняемым баянистом Семененко. Потом — наш клуб, с духовым оркестром, с драмкружком и полонезом Огинского, а позже — с блюзами по щербатому полу. Помню, как всегда и неудержимо нас тянуло в клуб, какими необыкновенными людьми мы считали всех баянистов и худруков, которые менялись тогда чаще, чем времена года. Это были бедовые ребята. Они приезжали в Кутулик на товарных поездах, ослепляли публику невиданной галантностью, неслыханной игрой на баяне, сатирическими куплетами, пропивали иногда часть реквизита и исчезали, как в сказке».

И в очерке «Прогулки по Кутулику»:

«Я думаю, что самые страстные поклонники танцев — это как раз те, кто, присутствуя на танцах, в танцах не участвуют. Встретить их можно почти всюду, есть они и в кутуликском клубе. Ростом уже не маленькие, но по-детски еще худые и угловатые, они стоят у выхода из фойе, разговаривают между собой и занимаются как бы больше всего друг другом, своей компанией, тем самым явно выказывая равнодушие к танцам. Вы там, дескать, давайте, шаркайте, протирайте сколько влезет полы, они казенные, а мы тут малость постоим, поговорим, у нас дела поважнее. На самом деле не думают они ни о чем, кроме танцев, и ничего, кроме танцев, не видят. Взгляды, которые бросают они как бы вскользь на сидящих вдоль стены девчонок, выдают их с головы до ног. Воображение их кипит, нервы напряжены, в головах бродят угрюмые, недетские мысли. Драма, которую переживает эта компания, называется несовершеннолетие».

Неудача с поступлением в университет, конечно, расстроила Александра. Было неприятно: брат Миша за год до того с отличием окончил геологический факультет и был оставлен на кафедре университета, сестра Галя не имела проблем с учебой в педагогическом институте, получила диплом и начала работу в школе, а он… Саша с усердием занялся немецким языком, заново штудировал школьную программу по истории и литературе. Через год он стал студентом университета.

Глава третья

В ДОМЕ ОКНАМИ НА АНГАРУ

Главный вуз Иркутска имел необычную историю. Открыт он был в самый разгар Гражданской войны, в 1918 году, правительством Колчака. Шло жесточайшее противостояние классов, Сибирь кишела иностранными интервентами, а в срединном городе ее нашлись управленцы, подвижники просвещения, подготовленные педагоги, чтобы принять молодых людей, чудесным образом не вовлеченных в междоусобицу, и усадить в студенческие аудитории! Второй раз судьба облагодетельствовала университет опять в трагическое для страны время — в дни Великой Отечественной войны. В Сибирь были эвакуированы из западных городов многие ученые. В Иркутск, в его «молодой» вуз, попали тогда выдающиеся филологи — К. Азадовский, С. Лурье, К. Копержинский, М. Альтман. Их научная и педагогическая работа здесь сразу повысила уровень обучения студентов. Как писала в своей книге профессор Н. Тендитник, «их лекции слушали тогда вместе студенты и преподаватели».

Здание университета, одно из красивейших в городе, служившее когда-то питомцам института императора Николая I, затем пансиона благородных девиц, выходило фасадом на Ангару, на улицу, справедливо названную Вузовской набережной. Рядом с университетским зданием и сквериком располагались корпуса и зеленый уголок медицинского института. А если учесть, что напротив этих вузов манил зеленью роскошный сад имени Парижской коммуны, где с весны до холодов ранними вечерами играл духовой оркестр, а поближе к сумеркам — эстрадный оркестр на танцевальной площадке, то можно представить, как бурлила тут молодая жизнь.

Уже в первых студенческих рассказах Вампилов не мог не представить читателю и альма-матер, и городские улочки, и скверы, и знаменитую сибирскую реку. Один отрывочек из новеллы «Студент» хочется привести:

«Он сбежал по лестнице, быстро прошел прохладный сумеречный коридор, толчком распахнул дверь и на мгновение ослеп от резкого майского солнца.

День не жаркий, ветер ровный, бодрый, с запахом реки и черемух, без конца идут быстрые плотные тени. Напротив в сквере струится зеленый поток березовой листвы, за ней качается серебряная челка фонтана. Ветер бросает струи воды мимо каменной чаши, далеко на асфальт стелется белый водяной дым, под ним визжат, носятся голоногие девчонки.

Студент перешел улицу, в лотке у сонного небритого дяди купил сигарет и побрел вдоль сквера, лениво ступая на черную узорчатую тень чугунной ограды…

Река несется навстречу облакам, темная у того берега, здесь, под ногами, неправдоподобно прозрачная. С той стороны уютно-зеленое предместье, обросшее садами и аллеями, сползает к реке желтыми тропинками улиц… Река слепит солнцем, сияет голубизной. И шумят над головой молодые тополя…»

Обустроить Сашину жизнь в Иркутске помог брат. Михаил Валентинович был хорошо знаком товарищам Александра по студенческой группе, поэтому не составляло труда расспросить его, как они с Александром начинали житье-бытье в городе.

— Вначале мы сняли крохотную комнатку на улице Советской, — припомнил старший Вампилов.

— Это над центральным рынком…

— Да. А где-то в пятьдесят шестом, в конце года, или в самом начале пятьдесят седьмого переехали в предместье Глазково. В Иркутске у Копыловых, по матушкиной линии, жила родственница, бабушка Александра Федоровна Трифонова. Ее зять, фронтовик, построил в Глазкове капитальный дом на каменном фундаменте. Это улица 3-я Железнодорожная, 23. А во дворе усадьбы стоял флигель. Его-то по-родственному нам с Саней и сдали. Там, если помнишь, были маленькое крылечко, сени. Два окна выходили во двор, а одно — в сторону ангарской плотины. В домике — печка, к ней примыкала кухонька. У нас была переносная ширма, и когда приезжала наша бабушка Александра Африкановна, то она отгораживала этой ширмой местечко для себя. Стоял стол кухонный. Был еще один стол, Санин, с его бумагами, конспектами лекций, учебниками, этажерка с книгами, две кровати. Этажерку мы привезли из Кутулика.

Большая ценность была — проигрыватель и пластинки. Первые пластинки с серьезной музыкой Сане подарил Иннокентий Прокопьевич Копылов, наш дядя, матушкин брат. Помню, была запись — Мирон Полякин исполняет «Крейцерову сонату» Бетховена. Хорошей вещицей были вариации на тему песни «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Я покупал пластинки. Но больше — Саня.

До пятьдесят седьмого года я работал в университете на кафедре полезных ископаемых. А потом решил пойти в объединение «Сосновгеология» геологом-поисковиком.