Ты пожалеешь - Тори Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Харм рассказал о себе ту правду, которой люди моего круга предпочитают не делиться — запросто вывернул душу, признался в слабости, но на самом деле показал силу. Я не способна на такую откровенность, потому что слишком зависима от мнения других.
И сейчас люто ненавижу себя за трусость.
— Мне так жаль… — шепчу еле слышно. — То, что я несла в клубе, не имеет к тебе никакого отношения. Я все про себя расскажу, если выслушаешь.
Он отщелкивает окурок, убирает со лба мокрую челку и снова берет меня за руку:
— Тогда пойдем?
— Куда?
— Ко мне. Пни меня, если ошибаюсь, но тебе ведь некуда сейчас податься?
Похоже, вселенная дает мне шанс — Харм снова помогает мне в трудную минуту. И я пойду с ним куда угодно, сделаю все, чтобы он понял: у него есть человек, который его понимает и ценит. И… любит.
Харм встает и тянет меня за собой — через серый сквер, площадь с поникшими цветами на клумбах и оживленную улицу — к старому, окруженному вековыми ветлами дому.
Глава 17
Харм вваливается в темный, пахнущий сыростью подъезд и несется вверх по лестнице, я стараюсь не отставать. Подошвы оставляют мокрые отпечатки, блузка противно липнет к телу, зубы отбивают дробь.
Под натиском плеча Харма дверь с воплем открывается, в сумрачной прихожей загорается тусклый свет.
Только сейчас до меня доходит, насколько сильно я устала — голова гудит от пережитого стресса, колени дрожат.
С удовольствием избавляюсь от промокшей обуви, Харм ведет меня в свою захламленную жуткую комнату и распахивает резные дверцы шкафа.
— Если сразу не переодеться, можно нехило расклеиться… — Он снимает пиджак, ослабляет на шее петлю галстука, стаскивает его, расстегивает и бросает на спинку кровати сорочку.
Я снова вижу орнаменты и витые линии татуировок на его подтянутом теле, и меня бросает в жар. Совсем недавно, в этой самой комнате, мы…
Он усмехается, шагает ко мне, протягивает руку и достает с верхней полки футболку с изображением «анархии».
Отступаю назад, с трудом дышу, опускаю голову и замечаю в шкафу женские вещи. Все древнее деревянное нутро забито гребаными женскими вещами — яркими, бесформенными, странными.
И они совершенно точно принадлежат молодой девушке, а не тетке.
— Расслабься. Это шмотье моей сестры! — Харм ржет, натягивает футболку и вручает мне свою толстовку. — Держи.
— Спасибо… — буркаю я, стараясь не показывать облегчения. — А твоя сестра не будет против моего присутствия?
— Не будет! — заверяет Харм, легонько щелкает меня по носу и широко улыбается. — Не переживай так. Она здесь не живет. Переодевайся и двигай на кухню. Согреемся.
Он выходит из комнаты, а я опускаюсь на краешек скрипучей кровати. Осторожно вешаю на изящный потертый стул промокшие вещи, влезаю в толстовку Харма. Глубоко вдыхаю приятный аромат, хлопаю себя по щекам и замираю в раздумьях.
Мутные капли дождя ползут по запотевшим стеклам, барабанят по оцинкованным подоконникам и скатным крышам, ветер гоняет по небу ошметки туч.
А здесь — тепло. Мрачно, но уютно и спокойно.
Здесь так хорошо, и утренние тревоги сдуваются под тяжестью лени.
Папе помогут. Все разрешится наилучшим образом. Ничего не разрушится.
Потому что Харм мне искренне улыбнулся.
Зевая и натыкаясь плечами на углы, я крадусь по прихожей. Впереди тускло светится прямоугольник кухонного проема, в нем виднеются древние антикварные шкафчики, абажур и незашторенное окно.
Прислоняюсь к дверному косяку и наблюдаю за Хармом — он успел переодеться в джоггеры, зажечь огонь под знакомым мне чайником и всыпать в кастрюлю пельмени.
— Проходи, будь как дома! — приглашает он и вручает мне стаканчик с прозрачной жидкостью. — Давай. Залпом. Тебе нельзя болеть.
— Окей… — Я подчиняюсь. Водка обжигает горло и ударяет в ноги. — Теперь ты.
Харм озорно прищуривается, забирает у меня стакан, наполняет, опрокидывает адское пойло в рот и морщится.
— Устраивайся. По расписанию у нас снова королевский ужин.
Он радушно ставит мне под нос тарелку с пельменями и фарфоровую чашку, наполненную зеленым чаем. Садится напротив и принимается есть.
Дождь за окнами набирает силу, снаружи творится настоящий апокалипсис, но стены старого дома обязательно выстоят и защитят.
Я всхлипываю. Если бы меня заставили выбирать — шикарная квартира Артема в стиле «лофт», его спортивный «Мерс» и привычные тусовки по пятницам с Катей, или вот такие вечера у Харма, я бы даже не раздумывала…
Мысль пугает и греет. Губы растягиваются в улыбке. Мне нравится наблюдать за ним, хочется гладить по голове и изо всех сил сжимать в объятиях. Хочется зацеловать его до смерти. Хочется съесть. Хочется…
Похоже, позорно краснеть вошло в традицию.
Сутулюсь, прячу пальцы в рукавах и разглядываю обшарпанные паркетные доски, мусор и крошки, и грязное блюдце с засохшими остатками молока, притаившееся в углу.
— Питомец? — киваю в сторону блюдца, и Харм растерянно смотрит на пол.
— А… Это… Как-то раз я подобрал во дворе котенка. Больного. Из него бы получился офигенный кот. Если бы он… выкарабкался. Не вышло. А выбросить посуду не поднимается рука. Чту его память.
В детстве я тоже подбирала бездомных котят и щенков, забредших в наш сад, но Женя страдал аллергией, и их, под аккомпанемент моей истерики, увозили подальше. И разномастные ласковые коты, и преданные псы, которым не суждено было вырасти, потом долгое время навещали меня во сне.
Наворачиваются слезы, я утираю их костяшками пальцев. Я и сама сейчас не лучше тех несчастных зверей. Если Харм меня вышвырнет, я умру.
— Моего папу задержали и обвиняют непонятно в чем… — хриплю я, и новые потоки слез обжигают опухшие веки. — Сейчас мне нельзя домой — поэтому я и сидела на скамейке в сквере. Ты спрашивал, кто тот парень.
