Грехи отцов. Том 2 - Сьюзан Ховач

Я обдумываю варианты моих действий. Я могу держать язык за зубами. Или, если я открою рот, я могу попытаться растолковать Корнелиусу в холодящих душу подробностях, что может произойти, если Скотт решит помочь естественной справедливости.

Будет ли Корнелиус меня слушать? Нет, не будет. Если он убедил себя в том, что Скотт — просто льстивый придворный шут, а не опасный соперник, то он только посмеется над моим описанием судного дня.

Нет, по зрелом размышлении, он не будет смеяться: он будет зол. Он подумает: угрюмый дружище Себастьян, он завидует Скотту и доставляет хлопоты, выдумывая эти нелепые, параноидальные, недоказуемые теории. Себастьян, мой крест, мое бремя, моя головная боль. К черту Себастьяна, скажет про себя Корнелиус, и еще больше, чем когда-либо, сблизится со Скоттом.

Я должен занять выжидательную позицию. Мне остается только наблюдать, слушать и надеяться, что когда-нибудь я все же наткнусь на нужное мне доказательство.

— О, боже, как жарко, а? — говорит Скотт.

— Да.

— Но с моря дует приятный ветерок.

— Угу.

Ничего не происходит, только ленивый обмен словами, и это плохо. Я должен держать пути сообщения открытыми, чтобы он не стал подозрительным.

Скотт подкрадывается к Корнелиусу. А я подкрадываюсь к Скотту.

Страшная история.

У Вики родился ребенок. Еще один мальчик, который, когда вырастет, может осложнить жизнь в банке. Я вежливо улыбаюсь и говорю: «Это замечательно!»

Вики не будет затруднять себя выбором имени и просто назовет ребенка Постумусом. Я знаю почему, хотя никто другой об этом не знает. Две недели назад во время обсуждения с Вики писем Цицерона в Бар-Харборе я заметил, насколько просто относились римляне к выбору имени для своих детей. Если ребенок был мальчиком, то нужно было выбирать имя из более чем дюжины имен, а если была девочка, то не нужно было даже утруждать себя выбором; ее автоматически называли переиначенным на женский лад именем ее отца, если только для того, чтобы ее имя отличалось от имен сестер, не нужно было приклеивать такой ярлык, как например, Терция. Мальчик, рожденный после смерти своего отца, мог просто получить имя с дополнительной приставкой «Постумус». Современные родители, которые неделями мучаются над книгами имен, вполне могли бы позавидовать полному отсутствию воображения у римлян по части выбора имени — предмету семейных споров в наше время.

— Маленький Келлер Постумус, — говорит Вики, не думая ни о Сэме, ни о чем другом. Наконец она вышла из страшного сумрака своего брака. «Бедный маленький Постумус».

Через пять дней после родов она звонит мне в банк.

— Себастьян, ты можешь быть здесь вечером во время приемных часов?

— Конечно.

Эту больницу можно посещать в любое время, но Вики попросила своего доктора ограничить часы приема. Посетители утомляют, особенно такие посетители, как мама и Корнелиус, которые по-прежнему ведут себя как новобрачные.

Я застаю у Вики пару старых друзей, которые ухаживают за ней; я подхожу к окну и смотрю на грязь, плывущую вниз по Ист-Ривер. Затем приходят мама с Корнелиусом и приводят с собой детей и главную няню, друзья инсценируют тактичный уход.

Эрик и Пол, как обычно, пытаются убить друг друга и опрокидывают вазу с фруктами.

— Уведите их отсюда, пожалуйста, — решительно говорит мама няне.

— Вики, я их предупредила заранее, что если они хотят пойти, то должны вести себя прилично.

— Да, Алисия, — машинально говорит Вики.

Маленькая Саманта прыгает и пищит.

— Мама, могу я видеть Постумуса?

Все смеются, ведь она такая прелестная!

— Дорогая, Постумус — это не его имя! — говорит Вики. Она любит Саманту.

— Как ты назовешь ребенка, дорогая? — спрашивает Корнелиус. — Знаешь, я думал о том, что у моего отца было хорошее американское имя. Я имею в виду не моего отчима Уэйда Блэкетта, который воспитал меня, а моего настоящего отца, который умер, когда мне было четыре года. Почему бы тебе не назвать ребенка…

— Нет, — твердо говорит Вики, — ты не будешь выбирать имя. Я многие годы молчала, когда вы с Сэмом решали, как называть моих детей, но я больше не буду пассивно наблюдать. Это мой ребенок, и никто, кроме меня, не будет выбирать ему имя. Постумуса будут звать Бенджаменом.

— Бенджаменом? — хором повторяют ошеломленные бабушка и дедушка.

— Но это же еврейское имя! — прибавляет мама, как и следовало ожидать.

— Мне все равно, даже если бы оно было китайским! — говорит Вики. — Это имя, которое мне нравится больше всего. Себастьян понимает меня, не так ли, Себастьян? Ты же не позволил Джейку и Эми выбирать имя Алфреду.

— Правильно, — выходя вперед, говорю я. — Называй Постумуса Бенджаменом. Хороший выбор.

Корнелиус и мама дружно поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. На их лицах я вижу озабоченность: в семье произошла какая-то перемена. Впервые мы с Вики объединились против них.

— Ну, ладно, Себастьян, — уязвленно говорит мама, — я не понимаю, при чем тут ты.

— Ты с Корнелиусом тоже ни при чем, мама. Это должна решить Вики, и никто не имеет права делать это вместо нее.

Мама и Корнелиус выглядят пораженными. Я стою на часах у кровати Вики, подобно каменному столбу из Стоунхенджа. Вики нажимает на кнопку звонка.

— О, пожалуйста, сестра, не могли бы вы принести ребенка? — говорит она, слегка запыхавшись после своей триумфальной победы.

Это ее первый взрослый поступок. Это большой шаг вперед и, сделав его, она, наконец, встала на путь обретения самой себя.

Под влиянием чувств я целую ее в щеку и говорю, что я на ее стороне.

Она изумленно смотрит на меня, но улыбается, и когда я бросаю взгляд на наших родителей, вижу, что у них от удивления широко раскрываются глаза.

Вики и Себастьян. Себастьян и Вики. Могут ли они — могут ли они…

Я почти читаю мысли, проносящиеся в голове мамы, как свора гончих собак, преследующая зайца.

Корнелиус в ступоре.

— Вот и Постумус, миссис Келлер, — говорит сестра, внося в комнату сверток с новорожденным.

Удивительно легко запоминается это старое римское имя. Я думаю, что нам трудно будет называть его Бенджаменом.

Неожиданно из Англии приезжает мать Вики; она хочет увидеть своего нового внука. Вики в истерике звонит мне. Сэм заставлял ее быть приветливой со своей матерью, но она больше не может притворяться, она делается больной в ее присутствии; ее мать — ведьма, шлюха и олицетворение зла.

— Хорошо, — лаконично отвечаю я, рисуя в воображении современный аналог матери Гренделя из «Беовульфа»[3]. — Я с ней все улажу.