Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 - Машадо Ассиз

Глава XXXVII

НАКОНЕЦ-ТО!

Наконец-то! Вот и Виржилия. Перед тем как идти к советнику Дутре, я спросил отца, был ли у них хоть какой-нибудь разговор относительно моей женитьбы.

— Пока еще нет. Как-то раз мы разговаривали с ним о тебе, и я признался, как мне хочется сделать сына депутатом; он обещал помочь — и я думаю, помо­жет на самом деле. А что до невесты, то это его дочка. Она совсем еще ребенок, но что за прелесть! Звезда, цветок, алмаз — другой такой не сыщешь. Вот я и по­думал, что, женившись на Виржилии, ты скорее попа­дешь в парламент.

— Только и всего?

— Только и всего.

Мы отправились к советнику Дутре. Милейший ока­зался человек, веселый, любезный, большой патриот, несколько, правда, огорченный пороками, нашего бра­зильского общества; впрочем, он не терял надежды искоренить их в самом недалеком будущем. Мою канди­датуру Дутра считал вполне подходящей, надо было только несколько месяцев подождать. Советник пред­ставил меня своей супруге, весьма почтенной даме, и дочери, которая — клянусь! — была достойна похвал, расточаемых моим отцом. Перечитайте XXVII главу. Поскольку у меня были виды на эту девушку, я вни­мательно к ней присматривался. Не знаю, были ли у нее виды на меня; смотрела она тоже внимательно, так что первый взгляд, которым мы с ней обменялись, был са­мым что ни на есть союзническим. Через месяц мы уже были друзьями.

Глава XXXVIII

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗДАНИЕ

— Приходите к нам завтра ужинать,— сказал мне Дутра как-то вечером.

Я принял приглашение и на другой день, приказав кучеру, чтобы карета ждала меня на площади Сан-Франциско-де-Паула, решил немного пройтись. Помни­те ли вы мою теорию человеческих изданий? В то время я был в четвертом издании, пересмотренном и исправ­ленном, но все еще не лишенном стилистических по­грешностей и опечаток; впрочем, я производил не столь уж плохое впечатление благодаря изящной печати и роскошному переплету. Прогуливаясь по улице Юве­лиров, я посмотрел на часы, чтобы не опоздать к Дутре, но вдруг они выскользнули у меня из рук и упали на Мостовую. Я вошел в первую попавшую­ся лавку; она помещалась в темной и пыльной ка­морке.

В глубине за прилавком сидела женщина; в темноте не сразу можно было разглядеть ее желтое, изрытое оспой лицо. Однако, приглядевшись, вы с любопытством стали бы его рассматривать. Оно не было уродливо, напротив, на нем виднелись еще остатки былой красо­ты, да, именно красоты, безжалостно унесенной бо­лезнью и преждевременной старостью. Оспины были ужасны; большие рубцы коростой покрывали это лицо, образуя бугры и рытвины,— оно казалось оклеенным чудовищно толстой наждачной бумагой. Сохранились, пожалуй, глаза, впрочем, выражение их было неприят­ное, даже отталкивающее; но, когда я заговорил, они вдруг просияли. Вылинявшие, бесцветные волосы казались такими же пыльными, как стекла в дверях лавки. На одном из пальцев левой руки сверкал алмаз­ный перстень. Поверите ли вы мне, о потомки? Это была Марсела.

Я не сразу узнал ее, это было нелегко, она же узна­ла меня, как только я заговорил. Глаза ее вспыхнули, привычное выражение сменилось другим — полупечальным, полунежным. Первым ее желанием было спря­таться или бежать, но она быстро подавила в себе это движение души, поудобнее устроилась в кресле и с улыбкой протянула мне руку:

— Угодно что-нибудь купить?

Я не ответил. Марсела поняла причину моего мол­чания, это было нетрудно, ей, видимо, хотелось узнать, какое чувство преобладало во мне: был ли я потрясен увиденным или охвачен воспоминаниями. Она подала мне стул, сама села на прежнее место за прилавок и начала пространный рассказ о своей жизни, слезах, пролитых по моей вине, о тоске одиночества и своем разбитом сердце, об ударах судьбы, оспе, обезобразив­шей ее лицо, и о времени, усугубившем разрушения, вызванные болезнью. Ей пришлось продать все — или почти все. Один человек, любивший ее когда-то и умер­ший у нее на руках, оставил ей эту лавку, но, как будто в довершение всех зол, дела шли плохо,— может быть, люди не доверяли женщине-ювелиру. Потом на­ступил мой черед рассказывать, но я говорил недолго; моя история была коротка и малоинтересна.

— Ты женат?—спросила Марсела, когда я кончил.

— Нет еще,— ответил я сухо.

Марсела посмотрела на улицу отсутствующим взо­ром, как человек, который пытается что-то сообра­зить или припомнить; я же мысленно обратился к про­шлому, вопрошая себя, что же побудило меня совер­шить столько безумств. Разумеется, Марсела 1822 года отличалась от теперешней, но стоила ли ее былая кра­сота хотя бы третьей части моих тогдашних жертв? Я искал ответа, разглядывая лицо Марселы. Нет, не стоила. А глаза ее — теперь я это понял — и тогда уже горели алчным огоньком. Но я не замечал этого — я смотрел глазами первого издания.

— Почему ты зашел ко мне? Увидал меня с ули­цы? — спросила Марсела, выходя из оцепенения.

— Нет, я подумал, что тут можно подобрать стекло к этим часам; придется искать в другом месте; прошу прощения, меня ждут.

Марсела грустно вздохнула. Я чувствовал себя ужасно скверно, мне хотелось поскорее выбраться от­сюда. Марсела между тем позвала слугу, дала ему часы и, вопреки моему протесту, послала его в соседнюю лавку купить стекло. Делать было нечего; я снова сел. Марсела сказала, что она нуждается в помощи старых друзей; вот я, например, рано или поздно все-таки же­нюсь, она могла бы достать мне для свадебного подарка самые лучшие драгоценности по сходной цене. Она не сказала «по сходной цене», но ее намек был доста­точно ясен. Я начал подозревать, что никаких несча­стий, кроме болезни, с ней не случилось, что денежки ее были в целости и сохранности и что торговала она с единственной целью удовлетворить свою страсть к наживе, всегда глодавшую ее, словно червь. Впослед­ствии мои подозрения подтвердились.

Глава XXXIX

СОСЕД

Пока я размышлял, в лавку вошел какой-то низенький субъект без шляпы; он вел за руку девочку лет че­тырех.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — обратился субъект к Марселе.

— Так себе. Поди сюда, Марикота.

Субъект поднял девочку и поставил ее на прилавок.

— Иди,— сказал он,— спроси у доны Марселы, хо­рошо ли она спала. Уж так она к вам просилась, да вот матери некогда было ее одеть. Что же ты, Мари­кота? Попроси сеньору благословить тебя. Вот так. Вы и представить себе не можете, какая она дома бой­кая! Только о вас все время и говорит, а тут словно язык проглотила. Вчера, например... сказать, Марикота?

— Не надо, папенька.

— Что-нибудь натворила, шалунья? — спросила Марсела, лаская девочку.

— Я расскажу; мы учили ее на сон грядущий мо­литься пресвятой деве... и вот вчера она и сказала, робко так... что хочет она помолиться святой Мар­селе.

— Деточка! — воскликнула Марсела, целуя ре­бенка.

— Она души в вас не чает; мать говорит — окол­довали вы ее.

Субъект рассказал еще несколько чрезвычайно за­бавных случаев и удалился, уводя девочку. Он кинул на меня быстрый, не то подозрительный, не то вопро­сительный взгляд. Я спросил у Марселы, кто это.

— Сосед, часовщик. Они оба с женой добрые люди. Девочка очень мила, не правда ли? Они, кажется, лю­бят меня.

Голос Марселы дрожал от радостного волнения, лицо ее просветлело...

Глава XL

В КАРЕТЕ

Подоспел слуга и принес мне часы с новым стек­лом.

Пора было; я не мог тут более оставаться. Я дал слуге серебряную монету, сказал Марселе, что зайду в другой раз, и вышел. Должен признаться, что сердце мое часто билось; но это был, так сказать, заупокойный звон. Противоречивые чувства обуревали меня. За­метьте, что день этот начался для меня чрезвычайно приятно. За обедом отец в шутку сочинил речь — по­добной речью мне предстояло открыть парламентскую карьеру в палате депутатов! Мы от души смеялись, и солнце смеялось в этот чудесный сверкающий день. Смеяться должна была и Виржилия, услышав рассказ о наших утренних фантазиях. Но разбилось роковое стекло, я вошел в первую попавшуюся лавку, передо мной возникло прошлое, и вот оно томит, и терзает меня, и вопрошающе смотрит мне в глаза, искаженное тоской и болезнью...

Прочь, прочь; я поспешно сел в карету, ожидавшую меня на площади Сан-Франциско-де-Паула, и приказал кучеру ехать. Негр подстегивал лошадей, рессоры по­скрипывали, меня слегка подкидывало на сйденье, раз­мокшая после недавнего дождя грязь брызгами летела из-под колес, но мне казалось, что мы стоим на месте. Бывает, знаете, ветер не сильный, не порывистый, а вялый и душный. Он и шляпы с вас не сорвет, от него не вздуваются парусом женские юбки, но уж лучше бы он дул, дул по-настоящему! Он расслабляет, давит, от него гадко становится на душе. Вот этот ветер и обдувал меня, ибо я шел по узкому ущелью, ведущему от прошлого к настоящему, страстно желая вырваться на простор будущего. А тут еще эта карета совсем не движется.