СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЕВРОПА. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ - ДЕНИС АБСЕНТИС

«Мой дорогой брат Эразм показал мне этот метод. Дым из двух трубок (наполненных табаком) вдувается в кишки. Пригодный для этого инструмент придумал изобретательный англичанин». (Thomas Bartholin, Historiarum anatomicarum et medicarum rariorum Copenhagen. 1661)

(Позже метод «творчески переосмыслится», и французский врач XVIII века Буко будет отстаивать применение «внутривагинального вдувания табачного дыма для лечения истерии»).

Теперь, когда из задницы пациента клубится сизый дымок, самое время сделать кровопускание, чтобы больной избавился от «дурной крови» и «дьявольских настроений». Врач ланцетом (простым, пружинным, скарификатором) наносит пациенту многочисленные раны (если медик придерживается теории деривации, то режет ту же ногу, то есть то, что от нее осталось, если ревульсии — то режет руку). Если вдруг, по чистому везению, незадачливый пациент все же не умирает и даже приходит всебя, то после необходимых дополнительных кровопусканий (а с XVII века хирург еще мог попробовать перелить больному овечью кровь при помощи «хирургических клизм» из бычьих пузырей) врач назначает ему «лекарства», что бы уж «вылечить» наверняка. Например, препараты ртути и сурьмы (рвотный камень) или мышьяк из свинцовой кастрюли:

В лечении стали использовать разного рода яды, в первую очередь растительные, препараты, приготовленные с использованием тяжелых металлов и т.д. Часто, если больной мог бы выжить самостоятельно, его губили надуманные «лекарства». Кстати, не лучшим образом сказывалось на здоровье и применение тогда, рекомендованной медиками, популярной и дорогой свинцовой кухонной утвари (кастрюли, сковородки, ложки). (Академик Константин Уманский. ОСТОРОЖНО — МЕДИЦИНА! «West East Weekly» 2004)

Если больной и после этого (неисповедимы пути твои, Господи!) подает признаки жизни, то можно его подвесить за ноги (прошу прощения — за одну оставшуюся), обсыпать землей с могилы и ждать, пока «яд болезни» выльется из ушей[3]…

Знаменитый Парацельс в средние века приобрел известность не только изобретением шести «эликсиров молодости» (неодин из которых не помог ему самому), но и своим лечением сифилиса ртутными препаратами, чем, как можно предположить, вполне мог попутно вызвать серьезные психозы, спровоцированные отравлением ртутью. Тогда этого никто не замечал, так как почти все население и так находилось в перманентном психозе от отравления спорыньей. Связь ртути и психоза проявилась только во времена «Сумасшедших Шляпников», хотя открыта была намного позже:

История психиатрии и невропатологии знает много случаев заболеваний мозга, вызванных разного рода токсинами. Сумасшедший Шляпник был не просто плодом воображения Льюиса Кэрролла, а введенной в повествование жертвой профессионального заболевания, распространенного в XVIII и XIX веках. Шляпники, подвергаясь ежедневно действию ртути, применяемой при изготовлении войлока, нередко страдали токсическим психозом. (С. Кити «Заболевания человеческого мозга» SCIENTIFIC AMERICAN September 1979)

Замечательный эффект препаратов из ртути позже испытал на себе вождь русской революции Владимир Ульянов-Ленин. Подозревая «сифилис мозга» его «лечили» в 1923 году все теми же средневековыми средствами — препаратами мышьяка, ртути и висмута, в результате чего Ленин получил тяжелые отравления мозга, печени и почек и благополучно умер.

«Смерть — друг человека»

При наличии столь продвинутой медицины, описанной выше, неудивительно, что смерть в средневековье воспринималась отнюдь не трансцендентно, как сейчас. Зато трансцендентным, буквально вытесненным из границ реального мира, для людей средневековья оказался страх перед смертью. «Среди многих страхов, заставлявших их дрожать, страх смерти был самым слабым» (Жак ле Гофф). Европа настолько привыкла к постоянному присутствию смерти вокруг, что люди просто перестали ее бояться — она была их вечной спутницей, от которой никуда не убежать. Она все равно настигнет тебя, и скорее всего раньше, чем позже. Тема «Пляски Смерти» (La Danse Macabre), развившаяся в покаянной литературе под влиянием проповеди францисканского и доминиканского монашества, стала существенной частью культуры. Этот постоянный сюжет лубочных картинок и гравюр получил в средние века очень широкое распространение. На гравюрах в разных вариантах изображалась Смерть, уводящая за собой в танце представителей разных слоев общества — короля, священника, крестьянина. Эту «Пляску Смерти» в разные времена изображали Альбрехт Дюрер, Ганс Гольбейн-младший и другие художники Северного Возрождения. «Пляска Смерти» появляется на церковных фресках Франции и Германии, проникает в иллюстрации книг. Обычно она представляет собой иконографический сюжет, танец скелетов с новопреставленными, сопровождаемый стихотворным комментарием.

«В галереях Пляска Смерти представала в ее образах и позах. Никакое другое место не было лучше приспособлено для обезьяньей фигуры ухмыляющейся Смерти, волочащей за собой папу и императора, монаха и шута. … Столетием позже эту выставку погребальных символов завершила огромная статуя Смерти, находящаяся сегодня в Лувре, — единственная вещь, сохранившаяся из этого собрания» (Йохан Хейзинга. Осень средневековья).

О «Плясках Смерти» написано множество литературы, которую при всей разнице подхода объединяет одно — все авторы совершенно не понимают, откуда же она взялась. В «Пляске» они видят только «аллегорию универсальности смерти» и погрязают в многоплановом символизме и религиозных мистериях. Загадки, тем не менее, здесь никакой нет, если вспомнить, что первоначально, в XIV веке, на изображениях танцевал не скелет, а труп, мертвец, мертвое тело с втянутым вспоротым животом. Очевидно, мы имеем дело с творческой переработкой жестокой реальности— эпидемий конвульсивного эрготизма. Отделившись от своего реального прототипа, психоделических плясок св. Витта, «Пляска Смерти» зажила своей собственной жизнью. В Каталонии в середине XIV в. на кладбище возле церкви «Пляску Смерти» танцуют в сопровождении латинской песни «Мы умрем» уже не только отравленные спорыньей люди, но и простые верующие. Тень мистической Смерти повисла над Европой. «Ни одна эпоха не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие! Жизнь проходит на фоне непрекращающегося призыва: memento mori» — писал выдающийся нидерландский историк и культуролог Йохан Хейзинга (Johan Huizinga,1872 — 1945).

«Человек Средневековья, отвергнувший все земное, давно уже задерживал свой духовный взор на мрачной картине копошащихся червей и жалкого праха. В религиозных трактатах о презрении к миру богословы уже возглашали неотвратимость леденящих ужасов разложения». Йохан Хейзинга. Осень средневековья)

Барбара Тучман в ее тщательно проработанной книге «Зеркало в отдалении» так описывает культ смерти, существовавший в Европе в XV веке:

«Художники в омерзительных деталях описывали физическое гниение: черви, прокладывающие себе путь через каждый труп, раздутые жабы на закрытых глазницах. Насмешливая, манящая, ликующая Смерть возглавляет парад Танца Смерти среди бесконечных, украшенных фресками стен. Изнасилование девственниц воспроизводится с ошеломляющей реалистичностью; в других подобных реалистичных постановках тело Христа было жестоко разрублено стражниками, или ребенок зажарен и съеден его матерью». (Barbara Tuchman, «A Distant Mirror»)

«Мы знаем, что потрясало народ: это возникающие перед ним снова и снова устрашающие картины адских мучений; это гремевшие раскатами грома угрозы неотвратимого наказания за грехи» — писал профессор Хейзинга. Нарочитое пренебрежение к смерти и презрение к земной жизни проявилось в таком явлении, как мода на человеческие черепа. Историк Рат-Вег поражался такому обычаю, широко распространенном в Европе еще в18-ом веке:

Трудно представить, что человеческий череп когда-то был предметом моды. Ненормальная мода родилась в Париже в 1751 году. Знатные дамы устанавливали череп на туалетный столик, украшали его разноцветными лентами, устанавливали в него горящую свечу и временами погружались в благоговейное созерцание. Даже у королевы был череп; по мнению многих, он принадлежал когда-то Нинон де Ланкло. Королева обращалась к черепу так: «Ма belle mignone». (Иштван Рат-Вег)

Но удивляться тут особенно нечему — у такого отношения к человеческим останкам глубокие корни. Когда-то Христос учил: «Снаружи гроб кажется красивым, а внутри он полон костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23:27). Но христиане об его словах тут же забыли и уже тысячелетие насаждали культ поклонения мощам. Как известно, первые христиане жили в катакомбах в окружении трупов. С благоговением рассказывает об этом времени Епископ Александр (Милеант):