Военно-морские рассказы - Константин Изварин

Молодежь заулыбалась. Но молча. И признаваться вовсе не собиралась. А если бы и призналась, то что? Что с ними делать прикажете Вовке Ряузову? Святое правило «Не пойман — не вор» соблюдено, ящик под замком, а то, что Ряузов его обнаружил — так это просто стечение обстоятельств.

Молодежь не созналась, ящика не хватились, поэтому, еще целых два месяца мы, со спокойной душой дополняли гадкое корабельное питание не менее гадкими консервами.

Вот так, товарищи молодые матросы, мотайте на ус. Чтобы то, что вы с риском для здоровья украдете у Родины не стало подарком вашим старшим товарищам.

Кстати, о птичках

Птицы. Скворцы, то есть. Говорят: тот не моряк, кому баклан на грудь не насрал, но, честное слово, даже сотня бакланов, действуя вместе, не может навредить так, как это делают севастопольские скворцы.

Эти пернатые гады жрут даже то, что стало поперек вечно голодного матросского горла, а потом забираются повыше и оттуда...

А чего им, птицам-то?

Антенна наша, «Фрегат», очень по вкусу им пришлась.

«Фрегат» — это вам не устаревшая «плетенка» — это новейшая «решетка». Точнее две решетки, соединенные под углом. Влезет между перекладинами наглая птичка, сядет — голова внутри, хвост снаружи, а из-под хвоста такое сыплется... сказать неудобно. Ляпнет оно с высоты пятнадцати метров на покрашенную не далее как вчера палубу — только брызги во все стороны. Летят. Берешь потом ветошонку, макаешь в соляру, да не в соляру, сапожина, а в топливо, и трешь, матерясь. Потому как, если закрашивать, то сурика не напасешься.

Стоит отметить еще, что в «плетенке» птичку видно; флотские тем и развлекаются, что мастерят рогатки, а потом пуляют... гайками в основном. Даст такой «снайпер» навскидку по антенне со звоном и — только крылья захлопали — полетели птички. Гадить... в другое место.

А на нашем «корвете» все самое современное. Антенны тоже. И мерзкую птичку замечаешь не раньше, чем она на тебя... капнет. Хочется после этого не рогатку мастерить, а медленно и торжественно откручивать скворчиную голову. Это как минимум. Как максимум — объявить китайский геноцид. И извести подлое племя под самый корень.

— Надо, — торжественно сказал Ганитулин. — Надо поймать пару штук, скрутить им головы и повесить на «Фрегате».

— Вверх ногами, — закончил я. С неприкрытым сарказмом.

— Да-а! — просветлел лицом Ганитулин. До него сарказм не дошел.

Ганитулин у нас занимает высокую должность командира отделения. Нашего отделения, сигнального. И даже командует. Димой, младшеньким, которому повезло к нам попасть по замене — сразу из Анапы, а потому веселое Керченское время его миновало.

Мы, то есть все остальные сигнальщики — Быстов, Ряузов и я — Ганитулину не подчиняемся. Причем демонстративно. Он, конечно, злится, но, что с дурака взять?

Кстати, быть может именно поэтому (я имею в виду не то, что Ганитулин дурак, а то, что мы ему не подчиняемся) мы до сих пор никуда не въехали. А ведь очень даже могли бы: твердой рукой... к тихой гавани... «Абзац, море кончилось!».

Зато сигнальное отделение вызывает у «быка» — это командир боевой части, связист, несварение желудка, у командира корабля — геморрой, даже у вечно невозмутимого старпома — зубную боль. А мы втроем и Дима, для ровного счета, вполне можем гордиться тем, что начальство нас не забывает.

Ну вот, теперь вы имеете некоторое представление о Ганитулине и об идеях, которые его посещают время от времени. Да, чуть не забыл, скворцов-то ловить он предоставил нам. Тоже мне, Дроздовых нашел.

Но идея, хоть она и пришла в Ганитулину голову, была верной. Ее опробовал еще сам Робинзон Крузо, если Дэфо нам не соврал.

— Нет, — уверенно сказал Ряузов на совете. Ряузов всегда говорит уверенно, потому что всегда уверен. В том, что лучше всех все знает. Эта уверенность буквально распирает его изнутри, а иногда даже лезет из ушей. — Скворцы тут не живут.

Мы, то есть я и Быстов, сразу ему и поверили. Ряузов до службы успел окончить сельскохозяйственный техникум, а значит, к природе и к птицам, в том числе был много ближе. Чем мы с Быстовым.

— Они сюда прилетают только днем, — продолжал Ряузов, а мы снова верили, потому как лазить по мачтам среди ночи никому из нас в голову до сих пор как-то не пришло. — А ночью они улетают. В гнезда. — Его палец указал на берег, где, видимо и находилось жилье этих негодяев.

Мы с Быстовым повернули головы вслед за пальцем. «Если, ты, Ряузов, сейчас предложишь «добить врага в его логове», то есть ловить скворцов на берегу, то... знаешь ли... почему бы тебе с Ганитулиным не подружиться?».

Нет, дружить с Ганитулиным Ряузов вовсе не собирался. Он просто хотел сказать, что ловить скворцов надо исключительно днем.

И мы начали ловить днем. Делалось это просто до примитивности. И весело. Как только глупая птица опускалась ниже безопасного «Фрегата», ней тут же начинали подкрадываться три «кота» третьего года службы с сачками, сооруженными из подручных материалов, которыми обычно оказывались детали одежды.

Сидит на палубе ничего не подозревающий скворец, гадит безмятежно. А тут ему на голову военно-морские штаны . И ли чего-нибудь похуже. Ага, щас! Как же, будет он этакой подлости дожидаться.

И снова в засаде, и снова крадемся...

Мы охотились и даже не подозревали, что за всеми нашими перемещениями, вот уже полчаса, наблюдает командир. Наблюдает и никак понять не может чем это, столь увлекательным, занимаются сигнальщики.

— Ну вот, — сообщил он, как будто самому Господу Богу, — дожили. Они уже скворцов ловят. — На лице его при этом было столь страдальческое выражение, как будто и не геморрой у него в одном месте, а сигнальщики, все трое.

Не знаю как Бог, но мы втроем его услышали. И повернулись. Несостоявшаяся жертва скрылась в направлении берега. Ее проводили тоскливыми взглядами. «И этот ушел».

На лицо командира вернулось обычное выражение — это как вроде бы он глотнул касторки и весь находится в тревожном ожидании. «Вот-вот, сейчас... начнется».

— Так, товарищ командир, ...птицы... сволочи... гадят... на весь мостик, — возмущенно и перебивая друг друга, доложили мы ситуацию.

Командир открыл рот, видимо, собираясь сказать, что-то очень важное, но, вместо этого только пожевал губами. Потом посмотрел на нас взглядом удава, которого неожиданно начал заглатывать кролик и ушел. Понес свое страдание кому-то другому.

Козел, вы, товарищ капитан второго ранга. Все желание нам отбили своим появлением.

— Хрен их поймаешь, — подвел Быстов итог охоте. Ряузов хмуро согласился.

— Пошли, — сказал я. И мы пошли.

Первый раунд остался за скворцами. Но с чего вы взяли, что мы сдались? Не сдались мы, а всего лишь отступили.

— Нет, — сказал запыхавшийся Быстов, вбежав в кубрик. — Никуда они на ночь не улетают. И сейчас свистят.

После неудачной охоты прошло несколько дней посвященных расслабленному созерцанию спокойной воды Севастопольской бухты и размышлениям о подлости птичьей души. Ничего нового как-то не придумывалось, а пернатые злодеи вредили по-прежнему. И тут Быстов... с новостью... после захода солнца...

— Ну так что? Пошли?

Теплая южная ночь мягко приняла в свои объятья три, разгоряченных азартом, матросских тела... — так, кажется, пишут в романах?

Ночь, в самом деле, была теплой, чуть влажной. Ветер со стороны Турции пах солью и гниющими водорослями. В черной и застывшей как стекло воде бухты отражались разноцветные огни. Сонная тишина изредка нарушалась расплывчатыми и приглушенными звуками; дальние гудки, неторопливое пыхтенье катеров портовой службы, чей-то крик из динамика разносит услужливое эхо, отражаясь от воды и причальных стенок. Чуть слышно шлепает мелкая рябь о борта и, если замереть, вобрать в себя эти ночные звуки, кажется, что вот сейчас, в эту самую минуту, услышишь как дышат корабли...

— Ну чего ты встал?

Ряузов настолько уверен в себе, что начисто лишен даже зачатков романтизма.

Друг за другом, почти неслышно, мы преодолели три вертикальных трапа, осторожно отжали лючок антенной площадки...

Все. Выше нас только звезды. И скворцы, гады. И «Фрегат». Вот он — толстенная фигурная тумба, с косо укрепленными решетками. Мы молчали, замерев в ожидании. Скворцы тоже.

— Ну, — чуть слышно выдохнул Быстов и полез по скоб-трапу на «Фрегат».

То, что он сейчас делал, запрещалось всеми корабельными правилами, но правила, как известно, для того и существуют, чтобы их кто-нибудь нарушал. В данном случае — Эдька Быстов.

Трап кончился. Быстов перелез на «решетку» и ловко поднимался все выше, время от времени просовывая сквозь нее руку и ощупывая. Вероятно в поисках врага.

За все время его поисков только один полоумный скворец выпорхнул, возмущенно свистнув, и растворился в звездной черноте.